Сергей Михеенков - В бой идут одни штрафники

И в это время офицеров, сидевших в соседнем окопчике и наблюдавших на передовой, будто взрывной волной смахнуло с бруствера.

— Тебя что, задело? — послышался испуганный голос Белых.

— Да нет, землей секануло…

— Как же не задело? Смотри, кровь…

— Где? На щеке? Вот гад.

— Давай санинструктора разбужу. Перевяжет.

— Брось. Чепуха. Сейчас перестанет.

Офицеры сдержанно засмеялись.

— Еще бы пару сантиметров и — ку-ку…

— Давай, зови их взводного. Пора. Пусть поднимает людей.

Воронцов не стал ждать, когда за ним придут или окликнут. Встал, скрипнув ящиками, застегнул пуговицы гимнастерки и, на ходу затягивая потуже ремень, пошел к офицерам.

— Поднимай своих гвардейцев, младший лейтенант, — сказал Белых, и в том, как старший лейтенант произнес это, Воронцову послышалась едва скрытая ирония.

Штрафников на передовой звали гвардия наоборот . Именно это и почувствовал Воронцов в тоне, каким ПНШ по разведке отдал приказ.

Воронцов окликнул часового. Тот подошел.

— Голиков, поднимай второе и третье отделения. И Сороковетова — ко мне, живо.

— Есть.

Через минуту солдаты стояли перед взводным в траншее и ждали его приказа.

— Товарищи бойцы, — начал Воронцов. — Слушай боевой приказ. С той стороны на нашем участке возвращается разведка. С минуты на минуту она будет здесь. Если противник ее обнаружит и завяжется бой, мы должны, имитируя атаку, подняться и дойти до рубежа немецкой линии проволочных заграждений. Назад поворачиваем по сигналу зеленая ракета. Раненых подбираем на обратном пути. В бой пойдем ограниченными силами. Второе отделение — ориентир водонапорная башня. Третье — ориентир угол леса.

— На пулемет?

— Да, Лыков, на пулемет. Вместе пойдем.

Обычно кто-нибудь из ватаги блатняков затевал пререкания, и унять их стоило немалых трудов. Но на этот раз прямой ответ Воронцова, похоже, отбил охоту спорить.

— Сороковетов! Емельянов! Тарченко! Ко мне!

Сороковетов получил три месяца штрафной роты за то, что ударил перед строем командира минометной роты, капитана. Невысокого роста, жилистый, как можжевеловый сучок, взгляд с прищуром, он, казалось, смотрел на окружающий мир с некой опаской. С недоверием он отнесся и к тому, что взводный предложил ему быть минометчиком. Но потом привык и должность свою исполнял исправно.

Месяц назад, когда стояли еще под Жиздрой, рота атаковала одну деревушку, примыкавшую к железнодорожной станции. Первый взвод, обойдя с тыла окопавшихся среди домов немецких пехотинцев, в лесу неожиданно наскочил на минометную батарею. Штрафники с ходу сбили боевое охранение, забросали фашистов гранатами, оставшихся в живых добили штыками и саперными лопатками. Когда разбирали трофеи, обнаружили несколько совершенно исправных минометов и большой запас мин. После боя все минометы сдали на склад трофеев. Но один оставили. Из него они буквально через полчаса обстреливали немецкие окопы в окруженной со всех сторон деревне.

Три пулемета не давали штрафникам зацепиться за крайние дворы и риги. Бойцы залегли. Раненые отползали к лесу. Мертвые в помощи уже не нуждались. Капитан Солодовников метался по опушке леса, мотал над головой своим ТТ, угрожая залегшим штрафникам. Но поднять их невозможно было никакой силой.

И тогда Сороковетов, прищурившись в сторону деревни, сказал Воронцову:

— Я уделаю их, товарищ младший лейтенант. Мне надо три десятка мин и двоих хлопцев в подмогу. Остальное — дело техники.

Пулемет — оружие хорошее. Бывали случаи, когда один пулеметный расчет, занимающий выгодную позицию, держал роту. Чуть поднялись — хорошая очередь, и снова пять-шесть убитых, а остальные — носом в землю. Но у пулемета есть на войне страшный враг — миномет.

Немцы закрепились основательно. Пулеметные расчеты укрывались за стенками, выложенными из мешков, наполненных песком. С внешней стороны, для прочности и маскировки одновременно, обложили дерном. Настильным огнем такую крепость не возьмешь.

Миномет торопливо установили на опушке. Сороковетов сделал пару пристрелочных, и тут же заполучил в ответ длинную прицельную очередь. Одного из подносчиков сразу наповал.

Опустили миномет в лощину. На дне лощины, заросшей ивняком, пули не страшны. Пролетают высоко, шлепают в березовую кору, рубят ветви, словно до людей им и дела нет. С новой позиции Сороковетов сделал еще пару пристрелочных. Капитан Солодовников рядом стоит, торопит минометчика. Тот выбрался на край лощины и говорит:

— Товарищ капитан, мне корректировщик нужен. Лучше из тех, кто понимает.

Передали по цепи:

— Кто воевал минометчиком, к командиру роты!

Пришли трое. Сороковетов с ними переговорил, двоих назначил подносчиками. Третьего послал наверх. Воронцов отдал тому свой бинокль. И вот хлопнул заряд, мина со свистом улетела в деревню. Корректировщик сделал поправку.

— Вилка! — кричит после второго выстрела. — Сыпани три беглым!

Ротный приподнялся, посмотрел в бинокль.

— Попал! — кричит. — А ну, давай теперь того, который слева!

Снова кинули три пристрелочных.

— Вилка! — подал голос корректировщик. — Полный залп!

Ротный радостно матерится, кричит Сороковетову:

— Ах ты, сукин ты сын! А молчал! Да твой капитан, выходит, и вправду дурак! Такого спеца из роты отпустил!

Третий пулеметный расчет, видя, что ему угрожает, стал отползать, менять позицию. Но штрафники уже поднялись, захватили несколько домов и начали продвигаться в середину деревни.

Скороковетов посмотрел на своего корректировщика и говорит ему:

— Кем был?

— Был сержантом гвардейской минометной роты Емельяновым, — представился новоприбывший штрафник. — Командиром расчета, наводчиком.

— А почему команды не по уставу подаешь?

— Да так получилось. Устав-то я похуже миномета знаю.

Емельянов под трибунал попал за дезертирство и драку с представителем гражданской власти. Личное дело Воронцов помнил. Оно его насторожило. Потом, однажды ночью, в окопе, когда Емельянов стоял на дежурстве, разговорился с ним. В апрельских боях сержант получил средней тяжести ранение в область бедра. Его отправили в Тулу, в тыловой госпиталь. Подлечился и получил направление в запасной полк. Перед отправкой из дома пришло письмо. Жена писала о житье-бытье. Деревню, где они жили, недавно освободили. Все разбито. Слава богу, изба осталась цела. Но хозяйство разграблено. Скот немцы порезали. С утра до ночи в поле. А тут председатель колхоза начал придираться по каждой мелочи. А вскоре прямо заявил, что, если она ему не уступит, житья не будет. И вот Емельянов, получив такое письмо, решил наведаться на родину. Дорога хоть и не прямая, но крюк до деревни Емельяновки оказался невеликим. Пришел домой, переночевал в родном доме. А наутро навестил председателя.