Сергей Алексеев - Великие битвы великой страны

Подъехал Пугачев снова к крестьянам.

– Ну как, детушки, ружья кривые или глаз ваш косит?!

– Глаз, глаз, государь! – закричали крестьяне.

– То-то, – рассмеялся Пугачев. – Как же нам с шапкой, детушки, быть?

– Твоя шапка, твоя! – кричат вперебой крестьяне. – Тебе полагается. По закону. По справедливости.

– Эн, нет, – говорит Пугачев. – А ну-ка выходи, кто смелый.

Нет смелых. Боятся стрелки при царе попасть в полный конфуз.

В это время Пугачев заметил Гришатку.

Сунул Пугачев ему в руки ружье.

– Стреляй!

Прицелился Гришатка. Руки дрожат. В глазах туман. Однако ослушаться государя боится. Стрельнул.

– Попал, попал! – взвыли мужики. – Ух ты, в самую тютельку, в самое яблочко.

– Ух ты! – не удержался и сам Пугачев. Снял он со своей головы шапку. – На, получай!

Растерялся Гришатка, как быть, не знает.

– Бери, бери! – гудят мужики. – Государь жалует.

Взял Гришатка шапку, надел, утонул по самые уши. А когда приподнял шапку, то Пугачева рядом уже и нет. Лишь снег от конских копыт клубится.

– Эх, мало, мало у нас пушек! Ружей мало. Пороху бы нам побольше! – сокрушается Емельян Иванович.

Затеял Пугачев разные хитрости. То среди ночи подвезут казаки под самый Оренбург охапки сена и распалят костры. В крепости подумают, что это подошла пугачевская армия, и откроют страшный огонь из пушек.

– Так-так, – посмеивается Пугачев. – Хорошо. Ядер у них тоже не тысячи. Пусть, пусть постреляют.

Потом стали выманивать из крепости воинские отряды.

Для этого поступали так. Подойдет пугачевский разъезд поближе к городу. А основные силы в стороне, в засаде.

Увидят в крепости, что отряд мал, откроют ворота. Вылетят конники. Пугачевцы же делают вид, что отступают. Заманивают они неприятеля. Подведут солдат к задуманному месту. А там – раз! – выскочили из засады товарищи. И неприятельский отряд либо в плену, либо порублен.

Однако в Оренбурге вскоре догадались про пугачевские хитрости.

Сколько ни ездят казаки к Оренбургу, как ни кричат, ни выманивают осажденных – никакого успеха.

Тогда Пугачев приказал запрячь в сани тройку добрых коней.

Оделся и сам поехал.

– Батюшка, да куда же ты? – взмолились пугачевские помощники. – Да видано ли дело, чтобы сам царь – и вдруг вроде как за приманку. Да пожалей ты себя. Не царское это дело. А вдруг как убьют!

– Не убьют, не убьют, детушки, – отвечал Пугачев. – Не убьют. Я завороженный. Ружья нужны нам, ружья. Нельзя нам без них.

И вот тройка у самого города.

Промчался Пугачев взад-вперед вдоль оренбургского вала.

– Эй, солдатушки! – закричал. – Вам ли против своего законного государя идти. Рушь господ, открывай ворота.

– Пугачев! – понеслось по крепости.

Подумал Рейнсдорп: «Вот так удача!»

– Эй, верховые наружу!

И снова открылись ворота, снова погоня.

Мчат царские санки лихо, во весь опор. Кони как птицы. Шеи вперед, гривы по ветру, ногами по снежному месиву цок-перецок.

Промчит Пугачев саженей сто, двести, приостановится. Подпустит погоню поближе. И снова плеткой коней.

Почуяли верховые недоброе. Остановились. Отстали. Решили вернуться назад.

– Эх, эх, пропали ружья! – сокрушается Пугачев.

Снова заворачивает он коней к Оренбургу. Снова взад-вперед у самого вала. И снова за ним погоня. И так несколько раз.

Добился все же своего Емельян Иванович, заманил правительственный отряд до задуманного места.

Выскочили пугачевцы, изрубили отряд.

– Хорошо, хорошо! – говорит Пугачев. – Вот и ружьишек штук тридцать. Да и сабли, да конская сбруя. Эхма, не царское оно, конечно, дело этак по капельке! Да ведь и море капелькой полнится.

Пугачев любил играть в шашки. Играл со своими командирами. А тут как-то надумал сыграть с Гришаткой.

– Главное, – поучал Пугачев, – чтобы в дамки пройти. Дамка, она всему полю хозяин.

Конечно, поначалу Гришатка проигрывал Пугачеву. А потом наловчился.

И вот как-то сложилась игра так, что Гришатка первым и в дамки пролез, и шашек у него на доске больше.

Струхнул Гришатка: «А ну как царь-государь рассердится».

Сделал он вид, будто бы не замечает, что дамкой следует бить, то есть сделал Гришатка фука.

Понял Пугачев Гришаткину хитрость.

– Э, нет! – говорит. – Ты не хитри. Не гни перед сильным шапку. Бей! Не зевай! Шашки, они тем хороши, – стал рассуждать Емельян Иванович, – что тут, как на войне, словно бы ты полководец. Умен – победил. Недодумал – тебя побили. Вот так-то, Гришатка.

Однако потом, когда они кончили игру и Гришатка выиграл, Пугачев вдруг заявил:

– Побил ты меня, Гришатка. Царя своего побил. Не стыдно тебе?

Смутился Гришатка, не знает, что и ответить.

А Пугачев опять укоряет:

– Побил, побил, не пожалел…

Краснел Гришатка, краснел. «Как же это понять царя-батюшку?! – И вдруг: – Э, была не была!»

– Так ведь тут как на войне… Бей! Не зевай!

– Молодец, ой молодец! – рассмеялся Пугачев. Посмотрел он пристально на Гришатку, потрепал по голове. – Башковитый. Эх, жить бы тебе в добрые времена! – Пугачев задумался. – Вот возьму власть, учиться, Гришатка, тебя пошлю. Там в Испанию или Голландию, к немцам али к французам. И станешь ты у меня первейшим человеком в науках. Про Ломоносова, чай, слыхал? Ломоносовым будешь.

«Добрый царь-батюшка, – подумал Гришатка. – Добрый. Зазря я его обыграл».

К Пугачеву в Бёрды прибыла группа крестьян вместе с своим барином. Притащили помещика на суд к государю.

И вот снова крыльцо «царского дворца» как тогда, во время присяги. Кресло. Ковер. Пугачев в кресле.

Пугачев начинает допрос. Обращается то к мужикам, то к помещику:

– Ну как, детушки, лют был барин у вас?

– Лют, лют, уж больно лют, царь-государь, продыху от его лютости не было! – кричат мужики.

– Ну, а ты что скажешь, господин хороший? – обращается Пугачев к помещику.

Молчит, не отвечает помещик.

Пугачев опять к мужикам:

– А бил ли вас барин, руку к телу прикладывал?

– Бил, бил, батюшка! Собственноручно. Кожа, поди, по сей день свербит.

– Так, – произнес Пугачев и снова к помещику: – Не врут, правду сказывают мужики?

Молчит, не отзывается барин.

Лицо у Пугачева начинает багроветь. На скулах желваки проступают. Вздувается шея.

– А не забижал ли он стариков и детушек малых?

– Забижал, забижал, великий государь. Ой, как забижал! Васятку Смирнова до смерти запорол батогами. Федотку Краснова посохом покалечил. Старика и старуху Раковых, о Господи, в мороз босыми гонял по снегу. Не выжили, померли Раковы.

Нечего сказать в оправдание барину. Понимает он, что не миновать ему лютой казни.

Но вдруг Пугачев смягчился, согнал с лица своего суровость.