Юлиан Семенов - Семнадцать мгновений весны (сборник)

– Спасибо, группенфюрер, – сказал Штирлиц, – я от всего сердца признателен вам за ту заботу, которую вы проявляете обо мне, но как быть, если в Линце возникнет необходимость поговорить с тем, в ком я буду заинтересован – в процессе расследования? Разговор с глазу на глаз – одно, а если мы начнем проводить собеседования за круглым столом, никакого результата я не получу…

– Вилла, откуда идут передачи на Запад, – ответил Мюллер, – окружена пятнадцатью гектарами прекрасного парка. Забор надежно укрывает вас от врага; подступы простреливаются с вышек; гуляйте себе по дорожкам и ведите беседы с глазу на глаз… Я понимаю, в особняке никто из тамошних людей с вами открыто говорить не станет, им известно лучше, чем кому бы то ни было, где, каким образом и с какого расстояния прослушиваются их разговоры. Но вам придется записывать беседы в парке, Штирлиц. И передавать их Ойгену, а вы, – он посмотрел на Шритвассера, – организуете их немедленную доставку в Берлин, это ваша забота, Ойген: Штирлицу нет нужды забивать голову мелочами.

– Это не мелочи, – возразил Штирлиц. – Я, таким образом, буду лишен возможности прослушать свои беседы еще и еще раз, перед встречей с другими сотрудниками, стану путаться в именах и фактах… Мне так трудно работать, группенфюрер…

– Трудности существуют для того, чтобы их преодолевать, – отрезал Мюллер. – Это все, друзья. Я вручаю вам Штирлица, которого люблю. Я горжусь им. Вы должны вернуть его сюда через неделю и получить заслуженные награды. Хайль Гитлер!

– Группенфюрер, – сказал Штирлиц, – а почему бы мне не работать в наручниках?

Мюллер рассмеялся:

– Если бы сейчас положение не было таким напряженным, я бы приковался к вам, употребил мазь для человека-невидимки и поучился бы мастерству интриги, которым вы владеете в совершенстве… Вы мне нужны живым, Штирлиц… Не сердитесь, дружище, до встречи!

…В Альт-Аусзее они приехали, когда стемнело; Вилли повалился головой на баранку и громко захрапел; потом вздохнул, заметив:

– Я побил все рекорды! Почти семьсот километров за двенадцать часов! Я сплю, не будите меня, здесь так тихо, и воздух чистый! Спокойной ночи!

– Когда я еду не в своем «хорьхе», – сказал Штирлиц, – у меня начинает болеть голова.

Ойген, вылезая из машины, пробурчал:

– Это понятно. Я, например, в детстве всегда падал с чужого велосипеда. Привычка – ничего не попишешь, как это говорят английские свиньи? «Привычка – вторая натура», да?

– Именно так, – сказал Вилли.

– У вас хорошее произношение, – заметил Штирлиц. – Долго работали в Англии?

– Я прожил три года на Ямайке, обслуживал наше консульство, вот была райская жизнь!

…Ворота виллы «Керри» открывались медленно: работал автомат; когда Вилли загнал машину в темный парк, из небольшого домика возле шлагбаума вышли два охранника, потребовали документы, долго сличали фотографии на офицерских книжках СС с лицами прибывших, потом попросили выйти, подняли заднее сиденье, проверили чемоданы и, корректно извинившись, сказали, что необходимо предъявить содержимое портфелей, а личное оружие сдать под расписку.

Потом вышел третий охранник, сел рядом с Вилли (тьма была кромешная, щелочки, оставленные в фарах, дорогу не освещали, асфальт петлял между соснами), показал путь в третий коттедж – там были приготовлены две комнаты.

– Спокойной ночи, – сказал охранник, выбрасывая руку в нацистском приветствии. – Завтрак будет накрыт здесь же, на застекленной веранде, в семь тридцать. Сдайте мне, пожалуйста, ваши продуктовые карточки на повидло и маргарин.

– Погодите, – остановил его Штирлиц. – Погодите-ка. Кто сейчас дежурит?

– Я не уполномочен давать ответы, штандартенфюрер! Без разрешения начальника смены я не вправе вступать в разговоры с теми, кто к нам прибывает, простите.

– Какой у начальника номер телефона?

– Назовите радиооператору ваше имя, вас соединят с ним незамедлительно.

– Благодарю, – сказал Штирлиц. – И покажите моим коллегам, где здесь кухня, как включать электроприборы, – мы намерены выпить чая.

– Да, штандартенфюрер, конечно!

Вилли вышел с охранником, а Штирлиц, обернувшись к двум, что остались с ним, спросил:

– Ребята, чтобы у нас не было недомолвок, давайте начистоту: кто из вас храпит?

– Я, – признался Курт. – Особенно когда засыпаю. Но мне можно крикнуть, и я сразу же проснусь…

– Я не храплю, – сказал Ойген. – Я натренирован на тихий сон.

– Это как? – удивился Штирлиц.

– Когда Скорцени меня готовил к одной операции на Востоке, так он заставлял меня успокаивать самого себя перед наступлением ночи, лежать на левом боку и учиться слышать свое дыхание…

– Разве такое возможно?

– Возможно. Я убедился. Даже наркотик можно перебороть, если только настроить себя на воспоминание самого дорогого… Это точно, не улыбайтесь, я пробовал на себе. Скорцени велел нам испытать все: он ведь очень тщателен в подборе людей для своих групп…

– Вы должны были ассистировать Скорцени в Тегеране? – уточнил Штирлиц. – Во время подготовки акции против «Большой тройки»?

Ойген, как и мюллеровский шофер Ганс, словно бы и не слыша вопроса Штирлица, продолжал говорить:

– Я помню, у нас был один парень, так он слишком громко смеялся… Скорцени сам занимался с ним, неделю, не меньше… Что уж они делали, не знаю, но потом этот парень улыбался беззвучно, как воспитанная девушка…

– Воспитанные девушки не должны громко смеяться? – удивился Штирлиц, достав из чемоданчика пижаму. – По-моему, истинная воспитанность заключается в том, чтобы быть самим собою… Громкий смех – если он не патологичен – прекрасное человеческое качество.

Вернулся Вилли, сказал, что вода уже кипит, поинтересовался, как Штирлиц отнесется к глотку бренди; перешли на застекленную веранду; начали пировать.

– Ойген, не сочтите за труд, позвоните дежурному офицеру смены, пригласите его на чашку кофе.

– Да, штандартенфюрер, – ответил тот, поднимаясь. – Будет исполнено.

…Штурмбаннфюрер Хётль оказался седоголовым, хотя молодым еще человеком; он поднял свою рюмку за благополучное прибытие коллег из центра, поинтересовался, как дорога, много ли бомбили, выразил надежду, что это последняя горькая весна, рассказал два еврейских анекдота; добродушно посмеивался, наблюдая, как заливался Вилли; словно ребенок, право…

– А еще есть очень смешной рассказ про великого еврейского врача, который умел лечить все болезни, – продолжил он, заметив, как понравились его анекдоты. – Привели к нему хромого на костылях и говорят: «Рубинштейн, вы самый великий врачебный маг в Вене. Спасите нашего Гандика, он не может стоять без костылей, сразу падает!» Рубинштейн взялся толстыми пальцами с грязными ногтями за свой висячий нос и начал думать, а потом сказал: «Больной, ты здоров! Брось костыли!» Ганс, как и всякий еврей, был трусом и, конечно, костыли не бросил. Рубинштейн снова попрыгал вокруг него и закричал: «Ганс, я тебе что сказал?! Ты здоров! Так брось костыли! Я тебя заклинаю нашим Иеговой!» И Ганс послушался горбоносого Рубинштейна, бросил костыли…