Юлиан Семенов - Семнадцать мгновений весны (сборник)

Хётль замолчал, полез за сигаретами.

Вилли не выдержал, поторопил:

– Ну и что стало с Гансом?

Хётль сокрушенно вздохнул:

– Разбился.

Вилли чуть не сполз со стула от смеха; Ойген, криво усмехнувшись, заметил:

– Как только мы отбросим русских от Берлина, надо уничтожить всю еврейскую сволочь. Слишком мы с ними церемонились. Лагеря строили для этих свиней. В печь, всех в печь, а некоторых отстреливать из мелкокалиберных винтовок! Пусть наши мальчики из «гитлерюгенда» набивают руку…

Штирлиц поднялся, обратился к Хётлю:

– Дружище, не составите мне компанию? Я обычно гуляю перед сном…

– С удовольствием, штандартенфюрер…

– За ворота штандартенфюреру выходить нельзя, – сказал Ойген, по-прежнему тяжело глядя на Штирлица, хотя обращался к Хётлю. – Ему постоянно угрожает опасность, мы прикомандированы к нему для охраны группенфюрером Мюллером.

Хётль, поднимаясь, спросил:

– А партайгеноссе Кальтенбруннер в курсе вашей командировки?

«Оп, – подумал Штирлиц. – Хороший вопрос».

– Он знает, – ответил Ойген. – В Берлине знают. Мы прибыли, чтобы проследить за организацией специального хранилища для партийного архива – личное поручение рейхсляйтера Бормана. А для этого нам придется чуть-чуть поиграть с дядей Сэмом, надо проверить, не пробовал ли он сунуть сюда свой горбатый нос…

– Ах так, – ответил Хётль. – Что ж, мы все к вашим услугам…

…Гуляя по парку, Штирлиц долго не произносил ни слова; звезды в небе были близкими, зелеными; тревожно перемигивались, и было в этом что-то судорожное, предутреннее, когда расстаются любимые, и вот-вот начнет светать, и настанет безнадежность и пустота, и во всем будет ощущаться тревога, а после того как щелкнет замок двери и ты останешься один, воспоминания нахлынут на тебя, и ты с ужасом поймешь, что тебе сорок пять, и жизнь прошла, не надо обольщаться, хотя это – главное человеческое качество, а еще – ожидание чуда, но ведь их не бывает более, чудес-то…

– Хётль, – сказал Штирлиц, – для того чтобы я смог успешно провести дело, порученное мне, я хочу рассчитывать на вашу помощь.

– Польщен, штандартенфюрер. Я к вашим услугам.

– Расскажите про ваших коллег. Кого бы из них вы порекомендовали мне для выполнения заданий центра?

– Прошу простить, мне было бы легче давать им оценки, зная, каким должно быть задание…

– Сложным, – ответил Штирлиц.

– Я начну с Докса, – сказал Хётль. – Он живет здесь с сорок второго года, с первых дней организации этого радиоцентра. Великолепный работник, бесконечно предан делу фюрера, примерный семьянин; горнолыжник, стрелок, безупречен в поведении…

Штирлиц поморщился:

– Хётль, я читал его анкету, не надо повторять штампы, за которыми ничего нет. Меня, например, интересует, за что он получил порицание обергруппенфюрера Кальтенбруннера в сорок третьем году?

– Не знаю, штандартенфюрер. Я тогда был на фронте.

– На каком?

– Под Минском.

– В войсках СС?

Хётлю были неприятны быстрые вопросы Штирлица, он поэтому ответил:

– Вы же знакомы с личными делами всех тех, кто работает здесь, у обергруппенфюрера… Значит, вам известно, что я служил рядовым в войсках вермахта…

– В вашем личном деле сказано, что вы были разжалованы Гейдрихом. А после его трагической гибели вам вернули звание, наградили и перевели на работу в отдел Эйхмана. За что вас наказал покойный Гейдрих?

– Я позволил себе говорить то, чего не имел права говорить.

– А именно?

– Я был пьян… В компании, где находился друг покойного Гейдриха – я, понятно, об этом не знал, – я позволил себе усомниться в том, надо ли уничтожать славян. Я пошутил, – словно бы испугавшись чего-то, быстро добавил Хётль. – Я, видимо, неумело пошутил, сказав, что часть славян стоило бы держать в гетто, чтобы потом, когда Россия откатится за Урал, было на кого выменять Оренбург… А Гейдрих был очень щепетилен в славянском и еврейском вопросах.

– И за это вас разжаловали?

– В основном да.

– А не «в основном»?

– Я еще сказал, что мы одолеем русских, если вовремя заключим мир на Западе.

– Когда вы примкнули к нашему движению?

– В тридцать девятом.

– А к СС?

– Дело в том, что я родился в Линце, в одном доме с обергруппенфюрером Кальтенбруннером… Он знал мою семью, отец помогал ему в трудные времена… Поэтому Кальтенбруннер рекомендовал меня в СС лично, в сороковом…

– Что еще вы знаете о Доксе?

– Я сказал все, что мог, штандартенфюрер.

– Хорошо, я поставлю вопрос иначе: вы бы пошли с ним на выполнение задания? В тыл врага?

– Пошел бы.

– Спасибо, Хётль. Дальше…

– Штурмбаннфюрер Шванебах… Мне трудно говорить о нем… Он храбрый офицер и безусловно честный человек, но наши отношения не сложились…

– Вы бы пошли с ним на задание?

– Только получив приказ.

– Дальше…

– Оберштурмбаннфюрер Растерфельд… С ним я готов идти на любое дело.

– С каких пор вы его знаете?

– С сорок первого года.

– А вам известно, что именно Растерфельд готовил для Гейдриха материалы на ваше разжалование?

Хётль остановился:

– Этого не может быть…

– Я покажу вам документы… Пойдемте, пойдемте, держите ритм… И последний вопрос: он знает, что вы спите с его женой? Может, у вас любовь втроем и все такое прочее? Или все значительно серьезней?

Хётль снова остановился; Штирлиц полез за сигаретами, закурил, неторопливо бросил спичку в снег, вздохнул:

– Вот так-то, Хётль. Вы, конечно же, относитесь к числу неприкасаемых, поскольку с Востока вас вернул обергруппенфюрер Кальтенбруннер, но система проверки РСХА работает вне зависимости от того, кто тебя опекает наверху… Веселитесь, как хотите, но не попадайтесь! А вы попались! Ах, черт! – воскликнул вдруг Штирлиц и как-то странно упал на левый бок. Поднявшись, незаметно достал из внутреннего кармана плоский диктофон, вытащил кассету, порвал пленку, поставил кассету на место, сунул диктофон в карман и тихо сказал: – Вы поняли, что я упал поскользнувшись? Поэтому, вернувшись, вы спросите при моих коллегах, не сильно ли я ушибся… Мои коллеги не спят, кто-нибудь из них идет следом за нами, но в отдалении, поэтому вы сейчас напишете мне лично обязательство работать на гауляйтера Айгрубера и на НСДАП, ясно?

Штирлиц достал блокнот, протянул Хётлю:

– Быстро, Хётль, быстро, это в ваших же интересах.

– Что писать? – спросил тот; Штирлицу показалось, что у Хётля начался аллергический приступ. Даже в темноте стало видно, как он побледнел. Штирлиц понял это по тому, как под глазами у штурмбаннфюрера внезапно залегли черные тени.

– Да что в голову взбредет, – ответил Штирлиц. – Обязуюсь работать на гауляйтера Верхней Австрии… В случае измены… И так далее…