Владислав Шурыгин - Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»

…Смотрю на фотокарточки. На Нину Ивановну и Алексея Леонтьевича, слушаю негромкие голоса его боевых друзей…

Он был мужественным бойцом, краснофлотец Алексей Рютин.

Умер ли он от той тяжелой раны в госпитале бухты Камышовой или спустя десять-одиннадцать дней беспомощный, недвижимый попал в лапы врагов?.. (Румянцев видел его в госпитале 20 июня, а Севастополь пал 3 июля…)

Очевидно одно: с войны он не вернулся.

После войны будет подсчитано, что во время третьего штурма Севастополя гитлеровцы обрушили на каждый метр главного направления своего удара полторы тонны металла.

…Они лежали в воронке у изгиба дороги бухта Камышовая — Севастополь. Только теперь эта дорога в наш Севастополь не вела…

За ближайшими холмами короткими злыми очередями бил «максим», сухо щелкали выстрелы трехлинеек, не жалея патронов, стрекотали немецкие автоматы…

Здесь, у дороги, где несколько сотен пехотинцев и моряков занимали оборону, было временное затишье, а там, за холмами, кто-то вел последний бой, кто-то дорого отдавал свою жизнь.

— Может, тоже и эти хлопцы прорвутся, а, Павло? — спросил Устим Оноприйчук.

Час назад сквозь боевые порядки гитлеровцев с криками «Полундра!», с соленым матросским словцом, стрельбой прорвались к своим морские пехотинцы. Вынесли с собой несколько тяжелораненых и одного убитого…

— Может, и прорвутся, — отозвался Павел Головатюк. Приподнявшись на локте, посмотрел на солнце. Медленно, ох как медленно двигалось оно к морю. Пока-то зайдет за спину, пока снизится к воде… Часа два-три еще пройдет. А немцы того гляди снова полезут. Чем отбивать их? Гранат нет, патронов несколько обойм… Какая тяжелая, точно наполненная свинцом, голова, когда лежишь… Наверное, лучше сесть…

— Павло, я кимарну трошки, а ты подежурь. А через десяток минут ты меня толкни, я подежурю. Слышь, Павло!

Оноприйчук повернулся к товарищу. Тот спал. Устим вздохнул. Придется, видно, переждать, пока Павел минут десять соснет… Сон и вода… Они стали мечтой, сказкой, неслыханной роскошью.

Прошло несколько дней с того момента, когда три группы плавбатарейцев ушли на передовые позиции. Группа, в которую попали неразлучные друзья — пулеметчики Павел Головатюк и Устим Оноприйчук, была направлена на южную сторону Севастопольского рейда, к Троицкой балке. Пулемета у Павла и Устима не было, зато были автомат и винтовка-трехлинейка.

Первый день прошел относительно спокойно. Без особых приключений добрались до Троицкой балки, влились в подразделение пехотинцев. Немецкая артиллерия била с той стороны тяжелыми снарядами, и по линии нашей обороны то в одном, то в другом месте ложились разрывы. Думалось, что ночь может принести спасение и облегчение. Но и ночью артиллерийский обстрел не прекращался. К тому же немцы постоянно освещали бухту ракетами и вели себя крайне нервозно и беспокойно.

Однако к часу ночи все стало стихать. Даже ракеты взлетали редко. Бойцам, за исключением наблюдателей, был дан отдых. Устиму Оноприйчуку не повезло: попал в число наблюдателей своего взвода. Часа в два ночи, когда наваливался сон, заметили, что противник совсем перестал освещать бухту, а над водой, в сторону от наших позиций, стал наползать сначала редкий, затем все более густеющий дым с горьковатым запахом жженой ветоши.

Подразделения подняли по тревоге. Готовя противогазы, негромко переговаривались: «Может, пустили газы?» — «Сволочи! Всего от них можно ожидать». — «Хлопцы, а у меня противогаза немаэ. Тильки сумка. Я в ней патроны таскаю…» Вскоре определили — не газ, а дымовая завеса шла в их сторону. Сопоставили свои наблюдения, смекнули, что фрицы затеяли переправу через бухту. Усилили наблюдение. До рези в глазах всматривались в молочно-белый дым…

Мерещится или действительно что-то чернеет на воде в одном, в другом, третьем месте… Не мерещилось! К нашему берегу шли лодки, набитые немецкими пехотинцами, стрекотали катера. Вся видимая часть бухты покрылась десятками переправочных средств…

Павел Головатюк стрелял сначала в темные неясные силуэты, затем уже ясно различал в черной массе сидевших в лодке. Бил на выбор. Видел, как почти после каждого выстрела кто-то из гитлеровцев сваливался в лодку или за борт.

Десятка полтора лодок и катеров не дошли до берега, затонули, изрешеченные пулями пехотинцев и снарядами наших артиллеристов. Однако, когда дистанция сократилась, сразу же почувствовалось преимущество врага, массированность его автоматических огневых средств. Не помогли контратаки. Немцы рукопашного боя не принимали — видно, были уже где-то выучены, — открывали такой плотный огонь из автоматов, что приблизиться к ним было невозможно. К исходу дня они оттеснили наши части от берега бухты, и начались бои в городе… И вот теперь, еще через день, Севастополь в руках врага. Оборона проходит возле бухты Камышовой…

Майор, в продранной на локтях гимнастерке, торопливо обходил цепь, перемещая бойцов… В соседнюю с плавбатарейцами воронку направил двоих пехотинцев с ручным пулеметом, указал им сектор обстрела. Кому-то из недавно прорвавшихся велел отдать соседу гранату, а морской пехотинец заупрямился, сказал, что не затем он ту гранату двое суток берег, при себе таскал, чтобы вот так вдруг отдать.

— У тебя вон автомат, а у товарища твоего, кроме зубов, ничего, — не сердясь на морского пехотинца, устало сказал майор.

— Пусть при мне ваш зубастый остается. Убьют меня — граната его будет!

Вдруг резко прозвучало:

— Полундра! Воздух!

На цепь бойцов, почти на бреющем, шли «мессера». Один за другим, четыре. Грамотно шли — как раз вдоль цепи, с правого фланга на левый. По ходу лёта стучали из всех огневых точек. Три, отстрелявшись, ушли, а один задержался. Решил, видно, пройтись еще разок. Закладывал крутой вираж.

По цепи передали: «Рассредоточиться!»

Самолет заходил так низко, что было видно, как на желтом коке его винта пристроилось солнышко.

«Эх, пулемет бы наш, ДШК! — тоскливо подумал Головатюк. — Я б тебе, гад, врезал промеж глаз!»

Но ДШК не было, была винтовка-трехлинейка. Образца тысяча восемьсот какого-то года, прицельная дальность стрельбы две тысячи двести метров. Головатюк вскинул винтовку. Выстрелил. Еще раз… «Мессер» сделал круг и, развернувшись, ринулся персонально на Головатюка. Запомнил же его ямку из многих других!

Павел и Устим вскинули винтовки навстречу приближавшемуся «мессеру». Тщательно прицелившись, защелкали… Возле темного, быстро растущего силуэта самолета замигали знакомые белые огоньки. Матросы вжались в землю, укрыли руками головы… Холодом, смертью обдали впившиеся рядом в землю пули. Даже белая пыльца поднялась и осела на лица и руки.