Владислав Шурыгин - Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»

— Прекратить огонь! Беречь патроны! — донесся голос майора, а вскоре и сам он, запыхавшийся, гневный, свалился в окоп к плавбатарейцам. Меняясь в лице, закричал:

— Дисциплины не знаете, моряки! Первый раз живого фрица видите?

— Он же обнаглел! — кивнул на уходящий «мессер» Головатюк.

— Он-то обнаглел, а ты, старшина, голову не теряй, — несколько успокаиваясь, сказал майор. Взглянул на черную форму моряков, поинтересовался: — С корабля небось прямо направили?

— С корабля, товарищ майор.

С фланга донеслось:

— «Юнкерсы» на нас!

— Держитесь, ребята! — совсем по-штатски попросил майор, и сухое, точно посыпанное мелкой мукой, лицо его тронула короткая скобка-улыбка.

Он выбрался наверх, а через несколько минут погиб вместе с ручными пулеметчиками — «юнкерс» положил бомбу точно в их воронку.

Гитлеровцы с атакой не спешили. Вызванные ими «юнкерсы» почти час, десятка за десяткой, методично обрабатывали жидкую цепь пехотинцев… Во время одного из таких налетов, когда фашистские летчики устроили охоту — состязание в меткости бомбометания по лежавшим в воронке уцелевшим морякам, Оноприйчук прокричал на ухо Головатюку:

— Паша! Давай рассредоточимся! — И убежал в воронку, где до этого погибли майор и пулеметчики. Может, Устим помнил, что по какой-то теории бомбы и снаряды по два раза в одно и то же место не попадают. Ну а коль так случилось, что все же упали, то уж в третий раз наверняка не упадут.

…Ночью, отходя в числе немногих живых к мысу Херсонес, Головатюк не увидел своего верного боевого товарища. Он звал его, сложив рупором ладони. Может, ранен, может, отзовется? Устим не отозвался.

Вместе с защитниками последних рубежей Павел Головатюк отступил к Херсонесу, к морю, и там, без единого патрона в винтовке, умирающий от усталости и жажды был взят в плен.

Фашисты надежно охраняли захваченных в плен защитников Севастополя. Мало кто выжил, мало кто уцелел, пройдя через лагеря смерти…

«Я пробыл в плену до конца войны… Прошел много концлагерей. Описать все тяжело. Это можно только рассказать…

8 мая 1945 года я лежал в бараке для умирающих, когда распахнулись двери и на пороге появились наши, советские бойцы.

Меня долго лечили врачи, а затем вместе с санитаром отправили домой, в Жмеринку, где я сегодня и живу. Бывать в Севастополе после войны мне не доводилось, но товарищи мои, морячки, в нем бывали, говорят, лучше прежнего стал город.

Не оставляю мечты как-нибудь, перед шабашем жизни моей, побывать в Севастополе. Поцеловать землю, обмакнуть лицо в соленую воду, которая не только от соли солона…»

Иван Никитович Тягниверенко, Иван Фомич Чумак, Николай Максимович Циленко…

После 27 июня сошли с плавбатареи на землю, влились в один из отрядов морской пехоты. Вот как вспоминает о последних днях обороны крымской земли Иван Никитович Тягниверенко: «В штабе ОВРа нас хорошо приняли, покормили, дали нам автоматы и гранаты. После этого с офицером ОВРа ночью ушли на передний край, в морскую бригаду.

Двое суток, без сна и отдыха, отбивали мы атаки фашистских войск. У нас не хватало патронов, гранат, особенно воды и пищи. В боях за Севастополь, уже на суше, многие плавбатарейцы были убиты и ранены. Погиб краснофлотец Циленко Николай, был ранен краснофлотец Чумак Иван. На рассвете 30 июня, при отражении очередной атаки врага, я был ранен в руку.

Всех тяжелораненых отправили к Херсонесскому маяку, так как говорили, что эвакуация велась только с этого места… Раненые полегче шли к Херсонесу сами. Шел и я.

В Казачьей бухте было много раненых. Перед заходом солнца в бухте производила погрузку раненых подводная лодка «щука», а на рейде стоял катер-охотник из нашего ОВРа, который раньше частенько подходил к нашей плавбатарее. На этом катере служил мой однокашник по Балаклавской школе морпогранохраны НКВД. Он узнал меня и прокричал, чтобы я плыл к катеру, поскольку они больше к берегу подходить не будут. Я поплыл, преодолевая боль, так как в рану попадала соленая вода… С трудом доплыл. Меня переодели в сухую краснофлотскую робу. Кроме меня на катере находились еще раненые. Часов в 11–12 ночи катер покинул Севастополь и взял курс на Большую землю. Вместе с нами в эту ночь уходило много катеров, шхун, шлюпок…

Ночь прошла благополучно, а на рассвете нас обнаружил Ю-88, который с малой высоты стал вести огонь из пулеметов. На катере были пушка и пулемет, но без боезапаса.

Фашист сразу же понял, почему мы не ведем ответный огонь, и начал с бреющего полета расстреливать наш катер. Были ранены командир катера, рулевой и другие моряки. В корпусе появилось множество пробоин, катер потерял ход и начал тонуть…

К счастью, неподалеку от нас шел на Большую землю катер-тральщик. Нас подобрали из воды. Но вскоре появился еще один «юнкерс». Он решил потопить и это наше суденышко. На шхуне-тральщике имелся пулемет, и он открыл по самолету огонь. Бой был неравный. «Юнкере» заходил то с одной стороны, то с другой… Однако наш пулеметчик все же отпугивал «юнкерс», мешал ему нанести смертельный удар. Расстреляв все патроны, а может, истратив горючее, Ю-88 улетел.

У нас появилось еще несколько раненых, множество пробоин в корпусе, через которые поступала вода. Был поврежден мотор, разбит компас…

Мы понимали, что жизнь наша висит на волоске, и потому все до единого боролись за то, чтобы тральщик остался на плаву. Кое-как заделали пробоины, отремонтировали двигатель…

Медленно уходили мы все дальше и дальше. Прошло много часов. Мы увидели незнакомые берега…»

Два дня старшины Николай Кожевников, Михаил Ревин, Николай Некрасов и еще четверо краснофлотцев с плавбатареи находились в резерве штаба ОВРа, а на третий всем им приказали сдать имевшееся у них оружие, патроны и пешим порядком следовать на позиции в Севастополь.

— Как же без оружия-то? — запротестовал было Кожевников.

— Оружие вам на передовой дадут. Там в людях убыль, а винтовки найдутся.

Офицер штаба ушел, а плавбатарейцы отдали свое оружие, вышли на улицу.

— Ну что, хлопцы… — вздохнул Кожевников. — Двинули?

— Двинули, — отозвался за всех недавний электрик плавбатареи Миша Ревин. Поплотнее нахлобучил на уши бескозырку с надписью «Парижская коммуна» — точно в море выходить собрался, а в больших глазах — тревога, ощущение постоянной опасности.

И пошли они, семеро безоружных, в черной несухопутной форме, к Севастополю. Район — указан, фамилия, к кому идти, — названа, значит — полный вперед!

Шли долго и трудно. То и дело сновавшие в небе «мессеры» строчили из пулеметов, обдавали ревом моторов. Но едва самолеты улетали, моряки поднимались с земли и шли дальше.