Владимир Першанин - Бронекатера Сталинграда. Волга в огне

Лишь на минуту свернул к тонущим людям небольшой баркас, груженный ранеными. Подхватил несколько человек и, уворачиваясь от снарядов, дал полный ход. Головы людей из команды потопленного сейнера одна за другой исчезали в темной воде. Их убивала взрывная волна от снарядов, которая особенно сильно действует в воде.

Бронекатеру, на котором находился Кращенко, повезло. Не погибло ни одного человека из команды. Правда, осколки достали несколько раненых пехотинцев, размещенных на палубе, и на берег сгрузили два трупа. В ту ночь капитан-лейтенант ощутил весь ужас ходящей вокруг смерти.

В рубку угодил снаряд небольшого калибра, но шел он под острым углом и взорвался над водой, отрикошетив от брони. Второй рванул едва не под бортом – спасло то, что и этот снаряд был калибра миллиметров пятьдесят. Впрочем, прямое попадание в борт могло разворотить дыру в полметра шириной или вывести из строя двигатель.

А уж неподвижное судно немцы добили бы очень быстро. С той ночи Кращенко в переправах не участвовал, предпочитая руководить кораблями из леса. Изредка появлялся на причале, где его могло увидеть начальство и оценить активность. Но причалы тоже обстреливали, и командир дивизиона торопливо возвращался на своей бричке на базу.

– Ты больше на лошадях ездишь, чем на кораблях ходишь, – поддел его кто-то из капитанов судов.

Но это был не начальник Кращенко, а один из закопченных капитанов какого-то гражданского судна, вроде буксира или баржи. И Кращенко огрызнулся, давая понять разницу между собой и неумным шутником:

– У меня дивизион боевых кораблей (хотя было в те дни всего три катера), а у тебя лоханка. Вот и справляйся с ней, а я уж как-нибудь с дивизионом справлюсь.

– Ну-ну, беги к своим лошадям, – не полез за словом в карман старый волжский капитан. – Кажется, самолеты сюда летят. Бомбежка будет.

Кращенко беспокойно вглядывался в небо. Ночные налеты приносили большие потери, когда с высоты неслись к причалам тяжелые бомбы. Черт его знает, летят или не летят фрицы. Но комдив потихоньку покинул причал и побежал к бричке, запряженной двумя лошадьми. Сено для них косили свободные от вахт моряки.

Вместо себя сопровождать катера он повадился было посылать замполита Малкина (в то время тот занимал должность комиссара). Комиссар совсем не стремился быть героем. Сходил раз-другой, тоже понюхал пороху. На катере, где он поднимал боевой дух команды, снаряд угодил в трюм. Погибло несколько красноармейцев из маршевой роты, и Матвей Борисович Малкин заявил, что плавать взад-вперед ему некогда.

Надо готовить политдонесения. Комиссару уже якобы выговаривали, что он не отражает моральный дух и недостатки в работе личного состава, идет на поводу у командира дивизиона. Это был прямой намек в адрес Кращенко: оставь меня в покое, а я промолчу о твоем моральном духе.

У капитан-лейтенанта мелькнула мысль возглавить десант лично. Ведь если операция сорвется, крайним сделают Кращенко. Могут пришить что угодно, вплоть до трусости. Но комдив сразу же отогнал эту мысль. Потери наверняка будут огромными, и рисковать он очень не хотел, да и не привык. Решение командования бросить в пекло три бронекатера и более тысячи красноармейцев казалось бессмысленным и глупым.

Ну, ликвидируют немцы еще один очаг сопротивления армии. Но это не центр города, где решается судьба Сталинграда. Черт с ним, с Купоросным поселком. Остается полоса от центральной части города и до северной окраины, именно там идут главные бои. Эту полосу и надо держать.

Анатолию Олеговичу Кращенко, бывшему капитану большого волжского парохода, не приходило в голову, что сейчас, в разгар сражения, любой клочок берега, захваченный немцами, ослабляет всю оборону.

Они уже прорвались в нескольких местах к Волге, некоторые дивизии воюют в изоляции. Пробита брешь, и занят большой участок берега от устья Царицы и ниже. Захвачен целый район, теперь немцы расширяют прорыв на южном фланге.

А в том месте, куда направляется десант, линия фронта проходит по островам Голодный и Сарпинский. Ударят разок-другой как следует, сметут островную ненадежную оборону, и вот он, левый берег у них под носом.

Жизнь и карьера Анатолия Кращенко складывались удачно. В тридцать лет – старший помощник капитана двухпалубного современного парохода, еще через год он стал капитаном. Правда, его неприятно задело, когда в начале войны, как обычный курсант проходил учебу на военных курсах в Астрахани. И назначили после курсов не на солидную штабную должность, а поставили командовать дивизионом мелких катеров.

Наверху рассудили, что он хорошо знает Волгу, не раз ходил от устья до верховьев, молодой, энергичный, технически грамотный. Бронекатера – дело новое, перспективное, считай, штурмовая часть речного флота с вооружением не хуже, чем у канонерских лодок, и скоростью двадцать узлов. Не говоря о маневренности и малой осадке, которая позволяет пересекать Волгу вдоль и поперек, высаживать десанты на мелководье.

Со своего парохода Кращенко уходить не хотел: уютная капитанская каюта, отделанная красным деревом, ковровые дорожки и дорогие каюты первого класса, ресторанные деликатесы, где для капитана готовят отдельно, а белужья икра или балык из белорыбицы не считаются такой уж роскошью.

И тихие вечера на мостике, куда постоянно желали попасть ухоженные дамы из кают первого класса, скучающие в одиночестве. Золотые шевроны, остроумный и гостеприимный капитан, умеющий интересно поговорить, выразительно глядя в глаза собеседнице. Изысканный ужин в каюте, бокалы с шампанским искрят в свете хрустальной люстры.

Ну, как покинуть такого кавалера! Хорошая, веселая жизнь, полная красивых романов, семья, дети, где ждут твоего возвращения. Папа всегда привозит подарки. Он такой добрый, его все любят и уважают.

Когда получил в сентябре сорок первого приказ сдать пароход и предписание на учебу, Анатолий Олегович поднял все свои связи. Пытался убедить, что управлять большим речным пароходом не просто. Здесь он принесет больше пользы. Но связи не сработали, слишком жестоко и неумолимо катилась война.

Кращенко намекнули, что водить в войну (пока еще далекую от Волги) пароходы – удел пенсионеров, старых капитанов, призванных из резерва. Он переживал, оставляя свой красавец-пароход, неохотно переселялся в курсантское общежитие, с тесными комнатами на шестерых, железными койками и подъемами затемно по истошной команде дежурного.

Тесные бронированные коробки катеров дышали сыростью и кислой гарью солярки. Новая каюта напоминала узкое железнодорожное купе – кругом металл, переборки, орудийные башни и грубая матросня. Но летом сорок второго угодил под бомбу его бывший пароход. Погибла почти вся команда, много пассажиров и тот старик-капитан, занявший его богатую престижную каюту.