Максим Шахов - Японская пытка

— Встать, — спокойно скомандовал Ихара.

Говорил он специально без эмоций, словно иного финала у побега и быть не могло, словно он сам все предвидел и постоянно держал процесс под контролем. Он не опускался до запугивания «бревен». Мол, если еще такое повторится, вам отрежут головы. Нет, Ихара был хорошим психологом, он не делал того, чего от него ждали заключенные.

— Собрать трупы и погрузить их в машину.

Измотанные, обессилевшие, промокшие и грязные Ямадо, Николай и Ричард брели за грузовиком, за ними следовали двое конвойных. Впереди на снегу виднелся раздавленный грузовиком очередной китаец. Несчастному автомобиль проехался колесом по голове. От лица ничего не осталось. Вытекшие мозги блестели на льду.

— Зачем они заставляют нас собирать трупы? — спросил Ричард. — Неужели не хотят бросать их в степи на растерзание шакалам? Я в такие штучки не верю.

— Отчетность у них на должной высоте, — недовольно отозвался Галицкий. — Да и органы пригодятся. Голова раздавлена, а сердце целое.

Ричард покосился на мертвое тело, зрелище было не для слабонервных, он еле сдерживал порывы рвоты.

— Потерпи, это последний, — напомнил Николай.

Он взял тело за руки, американец за ноги. Общими с Ямадо усилиями затолкали его в кузов грузовика.

— В машину! — скомандовал один из конвоиров.

Автомобиль бросало на мерзлой земле, отчего трупы постоянно перемещались в кузове, наваливались на живых. За пологом уже смеркалось. Двое конвоиров не спускали глаз с пленников.

В «отряд» прибыли, когда было уже совсем темно. Корпуса светились ярким электрическим светом. Машина остановилась у соседнего с корпусом «ро» здания.

— Кажется, нас не собираются возвращать в камеры! — прикинул Николай.

— Не удивлюсь, если сразу отправят в крематорий, — невесело пошутил Ричард.

— Такого тут не практикуют. «Бревна» они сначала используют и только потом сжигают.

Автомобиль Ихара уехал. Галицкого, Ричарда и Николая еще раз заставили таскать трупы, на этот раз их загрузили в вагонетки. Узкие рельсы проходили по коридору здания. Грохотали стальные колеса по рельсам. Пленники толкали перед собой вагонетки с неприкрытыми телами. Звуки разлетались в гулком бетонном коридоре. Рельсы заворачивали к металлической двери. Охранник открыл ее, сделал жест, словно предлагал пройти в ад.

Галицкий знал, что впереди секционная, но решил не предупреждать Ричарда. Время позднее, в ней, возможно, никто сейчас и не работает. Все помыто, стерильно, никаких следов крови, отрезанных конечностей. Но, к сожалению, он ошибся. Работа там была в самом разгаре. Хирург вскрывал тело, но не мертвое, а живого человека. Бедняга был жестко зафиксирован ремнями на операционном столе. Ремней было много, они через каждые пятнадцать сантиметров обхватывали руки и ноги. Один придавливал шею. Чтобы несчастный не мешал работать своими криками, рот ему заклеили пластырем. Потому он только издавал что-то вроде мычания.

— Не смотри туда, — прошептал Николай.

— Он же живой, — изумился Ричард.

— Пока еще живой.

Хирург деловито раскладывал на простыне рядом с подопытным его внутренности, с любопытством их рассматривал.

— Зачем это им? — Ричарда мутило.

— Не спрашивай. На такие вопросы не существует ответов.

Они подкатили вагонетки к ряду столов, перегрузили трупы. Николай обернулся и увидел, как хирург взрезает и раскрывает грудину. В груди у подопытного, потерявшего сознание от болевого шока, часто сокращалось сердце.

— Не смотри туда, — посоветовал он американцу.

Тот и сам не мог заставить себя повернуть голову. Ведь все, что творилось с несчастным, могло произойти и с ним… Вагонетки закатили в помывочную. Беглецов, как и транспортные средства, мыли просто из шланга. Тугая струя ударяла в уставшие тела, валила на пол. Приходилось выставлять перед собой руки, чтобы защищаться от сильного напора, разбивать струи.

Измученных, униженных, еле живых беглецов наконец препроводили в камеры. У Николая даже не осталось сил, чтобы снять мокрую одежду, он повалился на топчан и забылся сном. Но посреди ночи ему стало холодно, и он проснулся. Его мучили воспоминания сегодняшнего дня. Особенно терзали те моменты, из-за которых беглецов постигла неудача. В первую очередь это улетевший за борт карабин охранника. Всего лишь оплошность, но она стоила стольких жизней, стольких мучений. Будь у них в руках оружие, все бы пошло по-другому.

«Но оружие — это не только карабин или револьвер, это и заточенный штырь, и нож, — подумал Галицкий. — Но где их возьмешь, находясь в тюремной камере? Однако все равно я не сдамся, пока жив. Из любой ситуации должен найтись выход. Запоры, замки, наручники придумывает человек. Значит, человек может и найти способ преодолеть их. Главное, верить в удачу».

Галицкому хотелось вновь свернуться калачиком и лежать на топчане, наслаждаясь теми минутами, часами до подъема, когда он мог быть уверенным, что за ним пока еще не придут. Но если лежать и ничего не делать, то рано или поздно придут и уведут на очередной, возможно, смертельный опыт. Ведь человек, лежавший сегодня в секционной, был кем-то из его соседей по тюрьме.

Николай стал срывать с себя мокрую одежду. Замахал руками, чтобы согреться. Несколько раз отжался. Делал это торопливо, словно хотел наверстать пропущенное. Дело было, конечно же, не в физической нагрузке, ее и так хватило, когда ползали, бегали с американцем и камикадзе по берегу солончакового озера. Просто надо было собрать волю в кулак, победить упадническое настроение. Николай приседал, нагибался, напрягал и расслаблял мышцы. Кровь разошлась по жилам. Только теперь Николай почувствовал, что и туфли на нем мокрые. Не ложиться же в обуви! Он сел на топчан, стал снимать туфли. Промокшая кожаная подошва отклеилась. Он стал ее приглаживать, чтобы приклеилась. Что-то мешало. Кожа раз за разом поднималась, хотя клей был вполне липким. Отвернув подошву, Николай увидел, в чем дело. Приклеиться ей мешал погнувшийся стальной супинатор. Сердце поручика часто забилось. Он выглядел в точности как нож, вот только ручки не хватало. Николай вытащил его и приклеил подошву, подсунул ботинок под ножку топчана. Края супинатора были закруглены, но их вполне можно было заточить.

Слегка подрагивающими от возбуждения руками Галицкий стал водить стальной пружинистой пластинкой по бетонному выступу. Выдать себя звуком не боялся, ведь охрана покидала этаж на ночь. Если бы железная дверь в коридоре загремела, он бы сразу же прекратил свое занятие. Сталь была хорошей, с трудом поддавалась примитивному способу заточки. Но все же край пластины понемногу истончался. За маленьким окошком уже брезжил рассвет, когда Галицкий в очередной раз провел подушечкой большого пальца по лезвию и тут же коротко вскрикнул. Он порезал палец! Никогда раньше Николаю не приходилось радоваться при виде собственной крови. Он уже не чувствовал себя побежденным. У него появилось настоящее оружие. Вот только бы успеть его доработать! Теперь предстояло придумать, где его прятать. Немного подумав, Галицкий взрезал широкий двойной шов в рукаве и спрятал внутри него заточенный с одной стороны супинатор.