Андрей Орлов - Битва за Берлин последнего штрафного батальона

Засевшие в засаде не ожидали, что на них навалятся сзади. Трое бойцов в мундирах дивизии СС «Нордланд» [5] дружно строчили из ручных пулеметов. Одному Богу известно, как долго они могли продержаться…

Под ногой скрипнул щебень. Обернулся эсэсовец с лоснящейся от пота физиономией, что-то гавкнул, проворно перебросил пулемет. Ударила очередь, зацепив неловкого бойца; он покатился за простенок с перебитой ногой. Остальные попадали, спасаясь. Борька чертыхнулся, оказавшись под «местным» завалом. Максим, уходя от пуль, потерял автомат, грохнулся на живот, вытянув руки, схватил пулеметчика за лодыжки и резко дернул на себя. Немец (или все-таки голландец?) повалился, охнув, и душевно впечатал Максиму подошвой в нос. От этого Коренич еще больше разозлился, злоба придала сил… Обернулись двое других, стали вытягивать пулеметы из амбразур. Максим схватил упавшего за грудки, поволок словно тряпочную куклу. Солдаты на улице, воспользовавшись затишьем, побежали дальше. Но в разрушенном здании царил кавардак. Пулеметчик строчил с колена. Эсэсовец, которого Коренич держал за грудки, успел перед смертью выплюнуть несколько нелестных слов. Максим швырнул его на пулеметчика – голландец на мгновение превратился в летучего, погреб его под собой. Живой выпутывался, Максим набросился на побледневшего второго. Отправил кулаком в нокаут – кожа на костяшках треснула, боль ошпарила. Избавившись от гнета мертвеца, пулеметчик сообразил, что лучше бы этого не делал: над ним завис страшный, как ночной демон, советский солдат с занесенным кирпичом. Эсэсовец трусливо закаркал, но успокоился на том свете. А Максим не мог остановиться, бил, распаляясь – расквасил лобную кость, крошил огнеупорным орудием содержимое черепной коробки, не догадываясь, что противник давно уже там…

– Ну все, довольно, увлекся ты, дружище, – Борька оттащил Максима от покойника, бросил, как куль с картошкой. – Отдохни, приди в себя, – поднял автомат и выстрелил в того, что отходил от нокаута.

Неловкий боец, подстреленный в ногу, поднялся и запрыгал к выходу, постанывая; его лицо выражало целую гамму чувств – от радости, что ранение не смертельное (госпиталь, снятие обвинения, восстановление в звании, мирная жизнь) до сожаления: ведь почти взяли окаянный Берлин!

– Смотрите, кого я нашел, этот гад не умеет прятаться! – из соседнего помещения, где повсюду громоздились обломки, боец второй роты тащил за шиворот упирающегося немца в рваном обмундировании.

Пинком отправленный в центр комнаты, фриц грохнулся на колени, взмолился на ломаном русском:

– Не убивать, пожалуйста… Я не СС, я не стрелять…

– Ах ты, гад! – ярость еще не выветрилась, Максим вскочил, подобрал свой автомат, вскинул, чтобы добить эту нежить.

Он старательно прицелился в умоляющие, плачущие глаза немца средних лет – худого, с дряблой куриной шейкой, какого-то недокормленного, плешивого, вовсе не опасного. И не выстрелил.

– Да ладно, оставь бедолагу, – отмахнулся Борька. – Он действительно не эсэсовец.

– Да, я есть не СС! – визгливо выкрикнул немец, вздохнул с облегчением, видя, как изможденный «рус» опускает автомат, и вновь залопотал, дабы у того не появилось шанса передумать. – Я есть даже не вермахт, рабочий батальон, мобилизовать, понимать, да?.. Я… о, майн гот, как это русский… Я есть полизэй… младший инспектор уголовная полиция, найн политика, найн… Мобилизовать… – повторял он как попугай. – Мобилизовать… Посадить с эти фанатики… – он тыкал трясущимся пальцем в трупы. – Я не хотеть стрелять… Нас быть три… два уже сбежать… Мартин Гюнтер и Пауль Безелер… Я тоже хотеть спрятаться, я не фанатик, я не СС… У меня двое дети и один жена… Я ненавидеть Гитлер, я ненавидеть СС, они убить моя сестра два года назад – она дружить с евреем в Краков… Она быть фольксдойче, но все равно не пощадить, расстрелять…

– Ладно, живи, – Максим забросил автомат за спину.

Злость прошла. Он понял, что не должен так себя вести, он должен контролировать эмоции. Физиономия немца расцвела человеческой улыбкой.

– Данке, господин офицер, большой данке…

– С чего ты взял, что я офицер? – нахмурился Максим.

– Я видеть, что вы офицер… – лопотал немец. – Я не есть… как это… лизать ваш зад… – выдал немец под громкий хохот присутствующих, и Максим смутился. – Я видеть, что вы офицер…

– Ладно, проницательный ты наш… Имя есть?

– Максимилиан Хольдер… Макс Хольдер… Если ты друг, то я Макс…

– Обзаводимся друзьями, надо же, – озадаченно почесал шевелюру Борька.

– Макс? – удивился Коренич. – Тезка, стало быть… Откуда русский знаешь?

– Как откуда? – удивился Хольдер. – Учить я русский… В школе учить, в полизэй штелле учить… Пушкин читать, Толстый читать…

– Толстой, – машинально поправил Максим. – Сам берлинец?

– О, йа, йа, – закивал Хольдер. – Мы жить район Зелендорф, жена, дети… Но они уехать, уехать в Потсдам – уехать еще в март… К родственник, там спокойно было, понимать?..

Заключительный отрезок Людвигштрассе, обрывающейся недалеко от Ангальтского вокзала, штрафники преодолели почти «безнаказанно». Но метрах в пятидесяти от того места, где широкие дороги сходились и на кольце высились остатки имперского монумента, их поджидал завал высотой с одноэтажный дом. У танкистов вновь закончились снаряды. К завалу подъехала «тридцатьчетверка», развернула башню стволом назад и принялась бодать завал. На баррикаде появилась фигура с фаустпатроном; боевая машина вспыхнула, а убегающий экипаж настигла струя из огнемета. Горящие танкисты катались по земле, крича и умирая, а залегшие штрафники отворачивались, чтобы хотя бы этого не видеть. Майор Чаковский, которого не брали ни пули, ни снаряды, осипшим голосом орал в рацию, что не может двигаться дальше, у него остались всего два танка и ни хрена боеприпасов!

Внезапно Максим услышал сдавленный голос из развалин:

– Эй, господин офицер…

Коренич обернулся, вскинув автомат, и застыл, удивленный: из-под завалившейся на сорок градусов стены ему активно моргал всклокоченный «тезка» Макс, делал руками загадочные пассы.

– Чего тебе? – разозлился Коренич.

– Вот и друг! – захохотал Борька, спрятавшийся за перевернутой чугунной скамейкой.

– Не стрелять! – Хольдер скрестил руки над головой и вприсядку выбрался из укрытия.

Штрафники зашумели, защелкали затворами.

– Не стреляйте в этого немца! – успел крикнуть Коренич.

Хольдер уже полз к нему, выкатив глаза и отвесив нижнюю челюсть. Скорчился рядом, прижал ухо к земле.