Андрей Орлов - Штрафбат. Приказано уничтожить

– Предатели, что ли? – туго соображал Заркаев.

– Сам ты предатель! – обиженно отозвались из окопов. – Мы Русская освободительная народная армия!

– От кого освобождаете-то? – поинтересовался Мошкин.

– От большевиков! От евреев! От комиссаров!

– А что не так с комиссарами и большевиками? – удивился не успевший пострадать от режима Мошкин.

– Ну вот, – недовольно пробормотал Богомаз, – опять евреям ни за что досталось… Товарищ капитан! – выкрикнул он – Мы в атаку-то идем, или как? Или разговоры с ними разговаривать будем? Вам не обидно, нет? Вы ведь у нас и еврей, и большевик, и комиссар.

– На месте! – прорычал Лившиц. А Негодин добавил:

– Эй, вы там, в окопах, ладно, выходите, бросайте оружие! Посмотрим, что за овощи вы такие!

– А ведь дивизия-то эсэсовская… – пробормотал лежащий рядом с Зориным Гоберник. И добавил на неожиданно приличном немецком: – «Ваффен гренадир дивизион дер эс эс РОНА». Бывшее детище бригаденфюрера СС Бронислава Каминского, отъявленный антисоветский сброд. Неужели наши мудрые командиры в плен их брать собрались?

Об упомянутом феномене Зорин имел отрывочные сведения. Сначала была Русская освободительная народная армия Локотского самоуправления, зверствующая в Белоруссии, потом «Народная бригада Каминского», штурмовая бригада СС «РОНА», потом дивизия. Сформированная из убежденных врагов советской власти, из отъявленного сброда без моральных установок, она подчинялась жесткой дисциплине и, как ни странно, являлась боеспособным формированием, заявившем о себе во многих сражениях. Каратели Каминского зверствовали под Лелелем и Локотом в Белоруссии, под Севском, успешно действовали против партизан и мирных жителей. Дивизия РОНА была своеобразным рекордсменом по количеству военных преступлений в отношении гражданских лиц. Когда 1 августа Армия Крайова подняла восстание в Варшаве, туда были брошены не задействованные на фронте немецкие части, в том числе и отряд Бронислава Каминского. Они неплохо воевали против восставших поляков, но прославились не этим.

С первого же дня подразделения РОНА втянулись в массовые грабежи, погромы и расстрелы мирных жителей, уничтожая всех без разбора. Расстрелы во дворах варшавских улиц продолжались несколько недель. Такое поведение оголтелой русской пьяни вызывало возмущение даже привыкших ко всему военнослужащих вермахта. Командование немецкой группировки направляло протест на действия бригады высоким покровителям Каминского в Берлин. Неоднократно комбриг получал приказы умерить аппетиты, но отказывался их выполнять, считая, что его подчиненные имеют право на мародерство и расстрелы – ведь они потеряли свое имущество в России. Подчиненные Каминского только в Варшаве уничтожили более 200 тысяч мирных жителей. Такого беспредела не вынесли даже немцы. По слухам, в конце августа Каминский был расстрелян зондеркомандой – хотя сомнительно, что немцы решились бы казнить генерала войск СС, имеющего покровительство самого Гиммлера. По другим слухам, его убили партизаны, хотя какая, в сущности, разница, от чьей руки погиб мерзавец.

– Не стреляйте, мы идем! – орали окопавшиеся на высоте.

– Давайте, давайте, милости просим! – отзывались советские солдаты.

Они поднимались – сначала робко, опасаясь шальной пули, потом выпрямлялись в полный рост, бросали оружие, небрежно поднимали руки и медленно спускались с высоты. Крепкие мужики со славянскими мордами и в немецкой форме. На левых рукавах шевроны, окаймленные черной бахромой, – Георгиевский крест на белом фоне, вверху четыре буквы: РОНА. Черные петлицы с тем же крестом, но уже немного стилизованным – с перекрещенными мечами. По лицам сдающихся как-то не было заметно, что они раскаиваются в измене Родине. Многие украдкой ухмылялись, у других физиономии были спокойные. Практически никто не выказывал страха. Их спускалось с высоты человек семьдесят. Многие были подстрелены – зажимали кровоточащие раны. Идущий впереди – со знаками различия ротенфюрера и двойной стреловидной нашивкой на пилотке – приветливо помахал поднятыми руками:

– Гутен таг, комрады? Уж извиняйте, что сразу не сдались и все такое, да постреляли ваших чуток.

Буря клокотала в ожесточенных сердцах и вот плеснула! Зароптали солдаты, кто-то поднял автомат, но кульминацией стал львиный рык Болотного, у которого от гнева кровь отлила от лица. Он вырвал у пулеметчика станковый ДШК, на который тот опирался, и проорал:

– Мужики, да они еще и издеваются над нами! Столько парней положили, так еще и глумятся, суки! Ох, я их сейчас освобожу – и от большевиков, и от комиссаров!

Ротенфюрер оторопел – он не ожидал, что будут стрелять. Ведь русские быстро свирепеют, но и отходчивы они тоже. То, что вытворял Болотный, стало откровением для всех! Тугая очередь вспорола пространство. Он орал, не отпускал спусковой крючок, водил пулеметом, как поливочным шлангом – чтобы никого не пропустить, чтобы всем досталось… Первые спускающиеся полегли, не успев ничего понять. Другие в страхе попятились, побежали обратно, но пули косили всех без разбора, каратели Каминского валились охапками, орали страшными голосами, умоляли прекратить огонь. Но Болотный прекращать и не думал – только распалялся, входил в раж, злорадно хохотал. Мужик был крепкий, сил держать тяжелый пулемет на вытянутых руках у него хватало.

– Отберите пулемет у этого придурка! – раздраженно выкрикнул Негодин. – Хватит уже!

Какой-то услужливый боец бросился выполнять приказание. Вцепился Болотному в плечо, тот отмахнулся – да хорошо так отмахнулся: солдат отлетел, с головы сорвало каску… и Зорин пошатнулся, когда встретились две каски – одна в полете, другая неподвижная – у него на голове. Зазвенело в ушах, стало дурно, его вырвало – хорошо хоть не на себя. Сознание он не потерял, но с этой минуты все происходящее стал воспринимать отстраненно. Словно со стороны смотрел, а участвовал во всем не сам. Коллективными усилиями у Болотного отобрали пулемет, но вряд ли кто-то из командования – даже замполит – собирался строго наказывать солдата. Ну погорячился человек, обида взыграла. Выжившие каратели робко поднимали головы, крутили пальцами у виска.

– Начинаем все сначала, господа предатели! – объявил комроты Негодин. – Спускайтесь, ждем. Обещаю, больше стрелять не будем.

И рассмеялся злорадным мстительным смехом:

– Что, суки, еще посмеемся?

Каратели спускались – бледные, трясущиеся, со страхом смотрели на весело ржущих штрафников. В плен сдалось не больше сорока человек, тела остальных устлали высоту плотным серым ковром.

Недолгая заминка со сдачей пленных, освоение взятой высоты – и поредевшая рота ворвалась в застывший в тревожном ожидании городок. Жители попрятались, кто-то бежал в лес, кто-то укрылся в подвалах. Дурь стучала в головах. Не встречая сопротивления, солдаты растекались по городку, врывались во дворы. Кого-то уже грабили – вытащили из кладовки перепуганную старушку, требовали еду. «Ударная группа» первого взвода вторглась в местную управу, где нашла лишь пустующие пыльные помещения и плакаты немецкого содержания. «Зачистили» трактир, сорвав с него табличку на польском языке «Только для немцев». В подвалах обнаружилось много интересного. Солдаты хватали бутылки, рассовывали их по мешкам и карманам, прикладывались здесь же, на месте. За милую душу шел немецкий шнапс, диковинный коньяк, виноградное вино, даже шампанское с игривыми этикетками, запрятанное в сусеках трясущегося от страха трактирщика, который еще вчера поил чванливых немцев, а сегодня приходится лебезить перед растрепанной ордой, совершенно не имеющей понятия об этикете.