Олег Рябов - Четыре с лишним года. Военный дневник

В три часа ночи машина уже была у нас, а утром мы с Сергеем начали свое послевоенное турне. В последний раз посмотрели Вену и повернули на северо-запад, где на горизонте виднелись горы, за которыми была Чехословакия.

Первая неприятность с нами случилась на границе: войска из Чехословакии выведены и проезд разрешён только по пропускам начтыла и начштаба оккупационных войск. Я два часа доказывал, что едем на машине главнокомандующего и с его разрешения, – наконец с большим трудом пропустили.

Вторая неприятность произошла в первую же ночь в чешском городе Табор – у нас возле хорошей гостиницы выкачали весь бензин из бака машины. Остался только в двух запасных канистрах, но до Праги хватит.

Ехали прекрасно, не торопясь, останавливаясь во всех городках, красивых посёлках, посещая маленькие ресторанчики. Отдыхали, полностью наслаждаясь новизной обстановки, а главное – свободой.

Проехали Эльбу. Когда-то мы мечтали о встрече здесь с союзниками. Встретились, но не мы лично, теперь хоть на речку посмотрели!

Через трое суток, к вечеру, с высокого берега Влтавы мы увидели Прагу с десятками красивых мостов через реку. Переночевали в гостинице и целый день мотались в поисках бензина; с трудом, в 20 километрах от Праги нашли какие-то оставшиеся склады, где нам дали бензин. Время потратили, и город пришлось посмотреть только из окон машины.

12.12.45

После ослепительных улиц Праги, этого «золотого города», как он назван в немецком фильме, я попал в глухие горы – тут среди ущелий спрятался маленький телевизионный институт. Замечательное, красивое трёхэтажное здание, с огромными окнами, стоит в узком ущелье, где внизу летом бурлит горная речка, а нынче всё засыпано снегом.

Сейчас шёл домой: кругом тишина, падает снег, всё засыпано им, нет ни полиции, ни милиции, ни военных. А у вас, говорят, даже в больших людных городах ночью ходить страшно.

Сегодня познакомился с соседями: поднялся на второй этаж, живут чехи, начинаю разговаривать по-русски, они кое-что, кажется, понимают (языки немного схожие), отвечают по-чешски, я ничего не разберу. У них девочка, тринадцати лет, понимает, когда я по-русски спрашиваю, потом между собой поговорят, и она мне отвечает по-немецки, в общем разговор идёт на трех языках. Смех! По-немецки чехи говорить не желают принципиально, понимают всё, но говорить ни за что не будут. Мне это кажется смешным, и я нарочно иногда веду разговор на немецком, это их злит, но из уважения к русским приходится отвечать.

В институте всё демонтировано, заколачивается в ящики и готовится к погрузке. К Новому году будем дома, мне предложено лететь самолётом.

Здесь наши столько мебели красивой набрали, и всё имущество разрешено погрузить в эшелоны. Из-за этого знакомый капитан предложил мне вместо него остаться начальником отдела кадров, а затем прилететь в Москву самолётом. У меня барахла нет, и я дал согласие. Трястись в поезде не хочется, а самолётом, думаю, эшелоны догоню.

2.01.46

И этот Новый год пришлось встретить на чужой земле, но эта встреча не была похожа на 42-й год в Москве и на 43-й год в глухих оврагах Калининской области. Это был праздник победителей: в шикарной вилле фабриканта, где весь зал украшен живыми цветами, стол был заставлен десятками сортов различных вин, а чего только ни приготовлено – и не перечислить. Жаль, не было оркестра.

Так что Новый 1946 год дома я не встретил.

Эшелоны ушли на Будапешт и Яссы, через Польшу оборудование послать не рискнули: на Западной Украине продолжают шалить бандеровцы.

Мог осмотреть Румынию второй раз, но не захотел сам: лучше полечу самолётом. Нас осталось в институте, точнее, в здании с остатками оборудования и немцами 4 человека. Полковник и его помощник майор живут в шести километрах отсюда, в городе, приятель мой живёт в Праге, на аэродроме, а я как начальник отдела кадров со своими «кадрами» живу в Сморжовке (так называется посёлок). Есть ещё караульная рота, которая несёт охрану оставшихся складов и гаража. Я разъезжаю на машине, которая в полном моём распоряжении. А если нужно ехать в концентрационные лагеря за нужными нам немцами, то мне полковник предоставляет свой шикарный линкольновский лимузин. В лагерях я забирал жен тех немецких специалистов, что необходимы нам, – парадоксально, но я в данном случае выступаю в роли защитника недавних наших врагов.

15.02.46

Время идёт, а я всё ещё в Судетах! Катаюсь на лыжах, которые мне подарил один чех; лыжи слаломные, швейцарские. Горы тоже подходящие – таких в Горьком нет.

Жизнь идёт веселее, чем в Австрии, но домой хочется. Полетим, когда всех немцев отправим из Чехословакии в Германию, мы обещали им отвезти их со всем скарбом одним эшелоном.

А делается это так: здесь немцев сажают в концентрационные лагеря, а затем с 30 килограммами вещей отправляют в Германию. Сейчас здесь целые посёлки стоят безлюдные, но с полной обстановкой. Ведь Судетская область была заселена в основном немцами, которых сейчас уже не осталось, кроме наших, институтских.

16.03.46

Наступает весна, а я всё ещё в Судетах. Собираем «домой» немцев, передаём чехам остающиеся «наши» помещения. У меня два помощника: завхоз, старичок, пан Санограбек и секретарь, хорошая девушка, Мирослава. Это мои заступники, чехи, кроме них – одни немцы. Немцы идут ко мне как к единственному начальнику над ними со всякими просьбами и жалобами. Я не понимаю их многословных объяснений. Мирослава мне всё переводит, с собственными комментариями и обязательным в конце предложением – отказать! Во всем, в каждой мелочи, но отказать! Когда я выполняю просьбы немцев, она очень сердится. А просьбы доходят до анекдотов: приходит старушка и начинает со слезами что-то рассказывать, я слушаю, не понимая ни одного слова. Мирослава мне со смущением переводит: «Она просит вас похлопотать у чехов, чтобы её маленькому внуку дали чешскую карточку, ибо парнишка родился от русского солдата без согласия на то матери, и соседи могут это подтвердить». Мне приходится через Мирославу объяснять старушке, что я не имею к этому отношения.

В другой раз приходит пожилой чех и протягивает счёт от какой-то артели на уплату денег за устройство бомбоубежища для института. Я объясняю, что они строили для немцев, а теперь здесь мы, русские; ему это непонятно, он предъявляет счёт фирме, независимо от того, кто сейчас её хозяин, и требует уплаты.

Мне приходится подписывать рекомендации немцам, которые уезжают. Некоторые едут в Англию, Данию, один уезжает даже в Каир. После них отправимся мы. Сейчас в Сморжовке нас, русских, двое: приехал из Праги приятель, где он отправлял самолёты. В нашем распоряжении остался на аэродроме один самолёт, который ждёт нас.