Руслан Сахарчук - Месть смертника. Штрафбат

Белоконь не сразу понял, что речь идет об ординарце Матвеиче.

– Согласно показаниям товарища Матушевича… Вот они, в руках держу, – сказал Керженцев, помахав небольшим мятым листочком. – Так вот, рядовой пишет… Зачитываю: «находящаяся на довольствии части кобыла по кличке Ромашка, каковая кличка присвоена ей по признаку желтой масти»… так, это немного не то… ага, вот: «преступно украдена и уведена из стойла провокатором и противником коммунистической революции сержантом гаубичной батареи Белоконевым В.»… То есть тобой, Белоконь… «После чего и вплоть до нынешнего часу героическое животное находится в лапах оного контрреволюционера, скрывшегося в неизвестном направлении». Так-то, кон-тыр-революционер! Любопытно получается, не правда ли? Мое первое, самое первое, если помнишь, предположение о том, что ты мразь и конокрад, подтвердилось… В показаниях связного Матушевича, кроме того, есть слова о том, как ты в пьяном виде агитировал его сдаваться в плен. Но он остался верен присяге. Прочитать? Очень интересно написано.

– Нет, спасибо… гражданин начальник, – безразлично сказал Белоконь.

Откровенно идиотский донос Матвеича его не интересовал. Под расстрел он пойдет и без ординарца. Наверное, прямо сейчас и шлепнут. Других мыслей в голове не было. Сначала нужно в полной мере осмыслить происходящее. Возможно, времени не хватит даже на это.

Капитан госбезопасности расслабленно закурил следующую. У него был исключительно довольный вид: я, мол, с удовольствием поработал и очень собой горжусь.

– Как видишь, у нас длинные руки, – сказал Керженцев и с наслаждением пошевелил пальцами своих вовсе недлинных рук. – У нас очень длинные руки. Что ж… мы и так потеряли очень много времени. Через час твоя новая рота должна уже быть на марше.

Слова о новой роте Белоконь пропустил мимо ушей. Он был занят. Он представлял, как вырывает Коржу руки.

Керженцев поручил сонному Лютикову проследить, чтобы Белоконя отконвоировали к остальным. «На тот свет», – подумал Белоконь. Нужно было соблюсти протокол, а также отделать сержанта напоследок.

– Обработаешь его лично, лейтенант, – сказал Керженцев. – Хоть какая-то от тебя польза.

Белоконя повели в глубь рощи за блиндажом капитана госбезопасности. Через полсотни метров остановились. Сержант изображал покорность судьбе, а на самом деле лишь ждал удобного момента для бегства. Вот так просто и глупо расстрелять себя он не даст.

Лютиков оглянулся на конвоиров, которые смотрели на него, не скрывая усмешек. Неожиданно лицо лейтенанта исказилось, он подскочил к Белоконю и ударил его кулаком в живот. Удар был несильным, Белоконь согнулся скорее от неожиданности, чем от боли. Происходящее он воспринимал с отстраненной готовностью к действию. Он всегда впадал в это состояние, когда вокруг творилось что-то из ряда вон выходящее, что не вписывалось в привычную картину мира, которая и без того трещала по швам в это военное время.

Лютиков приложил его сапогом под колено. Тоже не особенно крепко, однако это была та самая раненая нога. Швы Рита сняла всего четыре дня назад, и место было довольно чувствительным. Когда сержант оказался на земле, Лютиков изо всех сил стал пинать его, особо не разбирая, куда бьет, все с тем же истерическим напором. Белоконь почти не замечал ударов – он только закрыл лицо руками и согнулся, напрягая мышцы спины. Силы Лютикова быстро иссякли – видимо, лейтенант был действительно очень утомлен. Кроме того, он явно не испытывал к Белоконю негативных чувств и бил скорее для галочки. Когда он прекратил, энкавэдэшный старшина с тупой и плоской рожей, главный из конвоиров после Лютикова, сказал:

– Что же это за халтура, товарищ лейтенант? Такому лосю нужно как следует всыпать, иначе он ничего не почувствует. Разрешите, я добавлю.

Не дожидаясь ответа, он сильно пнул Белоконя по почкам. Затем последовал еще один такой же ощутимый удар.

Раздался окрик Лютикова:

– Отставить! Хватит!

Плоскомордый старшина успел садануть в третий раз. Он сплюнул и прекратил.

– Слушаюсь, товарищ ли-ти-нант! – сказал старшина с издевательскими интонациями, произнеся последнее слово по слогам. – А ну вставай, сволочь! Подъем! Отдохнешь на том свете!

Чувствуя болезненное покалывание от последних ударов, Белоконь стал медленно пониматься, стараясь не становиться на четвереньки и не давать старшине лишнего повода. И все равно он получил сапогом по ребрам. Этим тычком сержанта свалило обратно на траву и сухую хвою.

– Отставить! – крикнул Лютиков.

Старшина ничего не ответил, но, похоже, немного угомонился. Белоконю удалось подняться и выпрямиться.

– Сорвать с него петлицы! – распорядился Лютиков.

Плоскомордый старшина стал к Белоконю вплотную и рванул петлицы с выпущенного над кителем ворота гимнастерки. Сержант пришивал их сам, поэтому петлицы сидели криво, но крепко. Его потянуло вперед вместе с ними, и старшина не упустил случая стукнуть ему кулаком под дых. После этого петлицы были сорваны. Поскольку нарукавных нашивок у Белоконя не было, на этом процесс разжалования завершился.

Лютиков стал перед ним и устало произнес заученную речь. Видно было, что он отбарабанил ее уже не один десяток раз, слова сыпались из лейтенанта скороговоркой:

– Решением чрезвычайного военного трибунала под председательством капитана государственной безопасности Антона Игнатьевича Керженцева, исполняющего обязанности прокурора…

В трибунал входили все присутствующие за исключением Белоконя, а также оставшиеся в блиндаже Корж и его секретарь. Лютиков исполнял обязанности старшего следователя и прокурора, секретарь был секретарем, конвойный старшина – помощником прокурора, остальные конвойные присутствовали в качестве представителей политотдела, что Белоконя даже несколько удивило. Лейтенант объявил следствие по его делу закрытым, приговор Лютиков заранее назвал не подлежащим обжалованию (видимо, от усталости он произносил речь в произвольном порядке) и, наконец, огласил сам приговор:

– В соответствии с приказом номер двести двадцать семь народного комиссара обороны СССР товарища Сталина… – Лютиков набрал воздуха и продолжил скороговоркой: – …вам предоставляется возможность искупить кровью свои многочисленные преступления против Родины самоотверженной службой в отдельной штрафной роте для рядового состава, а также младшего и среднего начальствующего состава… Ф-фу!.. – вдохнул он. – Вот!

На этом официальная часть закончилась, и ошарашенного Белоконя повели дальше в лес.

«Значит, не расстреляют», – думал он. Главное, чтобы не расстреляли. Люся, дети… Этот расстрел стал бы для них клеймом на всю жизнь. А жизни бы и у них не было… Возможность искупить – это самые главные слова. Искупить – и с ними все будет хорошо. Что ж, значит, ему нужно героически погибнуть в бою. Сказано же: кровью! Погибнуть не просто так, а на виду у командования. Ничего, не самая сложная задача. Что там за командование-то? НКВД?..