Владимир Алеников - Звезда упала

А сколько таких секретов хранилось в памяти у них обеих, сколько было общих тайн, авантюр, дурацких, но в то же время таких важных слов и поступков!

Всё же прожили вместе целую жизнь…

Надя наконец отвлеклась от окна и перешла к давным-давно задуманному делу, которое откладывать больше не могла, поскольку постоянные оттяжки уже вконец измучили её. Мысль об этом деле ела её поедом каждый вечер. Будь что будет, дольше тянуть нельзя!

Периодически поправляя съезжающие на кончик носа очки, Надя писала письмо Вере.

Дорогая моя Верочка!

Наконец-то я решилась написать тебе. Я очень по тебе скучаю. Все эти годы я постоянно думала о тебе, а с тех пор, как кончилась война, ты у меня просто не выходишь из головы.

Как ты? Как всё пережила? Что делаешь? Нашёлся ли Миша?

Так хочется тебя увидеть, обо всём подробно поговорить.

Я очень надеюсь, что у тебя всё благополучно, что хотя бы Наташенька вернулась домой и вы обе счастливы, что наконец-то вы вместе.

Я не писала, потому что боялась нанести тебе лишнюю травму, ещё больше усложнить твою жизнь. Решай сама, настало ли нам время увидеться или, может быть, ещё пока рано.

У нас с Алёшей (а кстати, ты же не знаешь, я назвала его Алёшей в честь моего папы, которого я всё-таки немножко помню!), так вот, у нас с Алёшей тоже всё хорошо.

Он растёт умным толковым мальчиком, через неделю пойдёт в детский сад. Я очень люблю его. Он — это всё, что у меня есть в жизни…

Надя прервала письмо, снова посмотрела на Алёшу. Увлёкшись, она и не заметила, что он раскрылся во сне.

Она сняла очки, встала, подошла к мальчику. Бережно поправила одеяло, нежно поцеловала спящего ребёнка в чистый лобик.

Он спит и не знает, что фактически я сейчас предаю его, — подумала Надя.

Постоянно, всю жизнь, кого-то предаю…

Она вернулась к столу, взглянула на письмо и внезапно с ожесточением начала рвать его на клочки.

Наконец пролились дожди, опять вышло, ослепительно засияло солнце. Всё мгновенно высохло, буйно расцвело, зазвучало, зазвенело.

Вера пересекла площадь перед обновлённым зданием поселкового совета, зашла внутрь и, пройдя через полную народа комнату, решительно постучалась в кабинет начальника особого отдела.

— Войдите! — раздалось оттуда.

В кабинете напротив капитана, слегка сутулясь, сидел худощавый, но вполне крепкий мужчина с заметной сединой на висках, судя по вылинявшей гимнастёрке и орденским планкам на груди, фронтовик.

— Хорошо, Глеб, так и порешим, — закончил разговор Кашин, одновременно по-птичьи поворачивая голову к входящей Вере.

— Добрый день, — поздоровалась она.

— А, Вера Никитична, присаживайтесь, — произнёс особист своим высоким голосом. — Хорошо, что зашли. Знакомьтесь, ваш новый председатель, Глеб Филиппович Кондратов. А это наш школьный завхоз, Вера Никитична Денисова.

Вера приблизилась, протянула Глебу Кондратову руку. Он крепко пожал её, улыбнулся, блеснув двумя золотыми зубами. Вера невольно отметила, что улыбка хорошая, искренняя, и вообще Кондратов, безусловно, был интересным мужчиной, от него исходило ощущение силы, уверенности, добросердечия. Она решила, что ему лет сорок с небольшим.

В свою очередь и Глеб Кондратов с явной заинтересованностью разглядывал незнакомую посетительницу. Его поразила матовая бледность молодой женщины, оттеняемая наброшенным на плечи большим чёрным платком.

Вера, меньше всего думающая о своей внешности эти дни, даже не подозревала, что горе сделало её ещё более привлекательной. Она теперь выглядела куда утончённей, чем прежде, в ней вдруг проявился непонятно откуда взявшийся аристократизм. Резко обозначенные скулы, огромные синие запавшие глаза, тонюсенькая талия придавали ей какой-то нездешний, совсем не дарьинский облик.

— Я на минутку, не буду вас отрывать, — сказала она, покончив с рукопожатием. — Я знаю, что на днях новый директор приезжает. В школе в принципе всё готово. Я хочу вас попросить, Игорь Олегович, отпустите меня, пока занятия не начались…

— Ну, во-первых, вот теперь ваше непосредственное начальство, к нему и обращайтесь, — ответил Кашин, делая жест в сторону нового председателя. — А во-вторых, можно узнать, куда это вы собрались?

— Я хочу мужа поискать. По госпиталям поездить.

Особист недоумённо пожал плечами.

— Сердце мне подсказывает, что жив он, — заторопилась Вера. — Я знаю, что жив!

— Мы ж запрос отправляли… — недовольно заметил Кашин.

— Но подтверждения смерти ведь так и нет! — тут же горячо возразила Вера. — Значит, он жив. Его просто найти надо…

Капитан молчал, гладил лысину. Очевидно, что баба дурью мается, ни к чему это мотанье по госпиталям не приведёт. Понятно, что раз до сих пор о муже никаких сведений не поступило, значит, его давным-давно и на свете нет. Пустая трата времени. Никуда ей ездить не надо, гораздо больше пользы от неё будет здесь, дело всегда найдётся, рук не хватает.

С другой стороны, не хотелось выглядеть совсем уже бесчеловечным, тем более в глазах Кондратова, с которым предстоит вместе работать…

Вот пусть сам Кондратов ей и откажет!

Это был самый лучший вариант.

Кашин повернул к председателю своё круглое лицо.

— Что скажешь, Глеб Филиппыч? — со значением спросил он, одновременно еле заметно подмигивая ему.

Но недогадливый Кондратов то ли не заметил этого подмигивания, то ли совсем неправильно истолковал его.

— Поезжайте, Вера Никитична, — легкомысленно произнёс он. — Если надо, то езжайте. К первому сентября вернётесь?

Вера посмотрела прямо в глаза председателя. Они были темней, чем у неё, не голубого, а почти синего цвета, у брюнетов подобное редко встречается.

— Я, может, и раньше вернусь, Глеб Филиппыч, — с благодарностью сказала она. — Не беспокойтесь.

— Ну вот и хорошо, — снова блеснул золотыми зубами Кондратов. — Зайдите в канцелярию, скажите Марье Платоновне, что я просил вам оформить командировку.

Вера уехала на следующий же день. Потянулись её нескончаемые мытарства по госпиталям.

Вначале она отправилась в близлежащий, светозерский, а оттуда по узкоколейкам стала забираться всё дальше, в самую глубь, на юго-восток. Она сама не знала, почему выбирает тот или иной маршрут, никакого чёткого плана у неё не было, просто двигалась от одного места к другому. Ночевала то на железнодорожных станциях, то у каких-то сердобольных, лишённых возраста одиноких женщин, которых повсюду, как оказывалось, проживало теперь великое множество.

Постепенно в голове у неё стали сливаться, перемешиваться вокзальные залы ожидания, где она беспокойно спала, боясь пропустить проходящий поезд, бесчисленные больничные регистратуры, где она показывала фотографию Михаила, отрицательно качающие головами лица медработниц, сестёр, врачей.