Сергей Тютюнник - Непримиримые (сборник)

– Не стреляй! – Говард подбежал к нему и, ударив ребром ладони по стволу, присел рядом.

Пропустил Говард немного. Русский добрался до цели. Говард дал крупно: открытая дверца кабины, водитель с окровавленной ногой вытаскивает раненого. Тот, как мешок, валится на него. Хромой пытается подставить плечо. Мимо проносится машина и закрывает видимость… Взвалить раненого на себя не удалось. Он соскользнул и упал на бетон. Русский поднимает его. Мимо проносится машина и закрывает видимость… Хромой берет раненого под мышки и тащит в сторону своего «КамАЗа». «Рожа» с карабином отпихивает Говарда и затем стреляет. У Говарда гудит в левом ухе. Видно, что «рожа» попадает в бок раненому, которого тащит хромой (тело вздрагивает, на рубашке появляется пятно). Крупный план – пятно увеличивается, вырастая книзу. Хромой тащит. Дотащил. В кадре русский (пассажир или офицер), лежащий на сиденье. Он стреляет из автомата, затем помогает хромому. Хромой толкает раненого к себе в кабину. Толкает двумя руками, плечом, стриженой головой. Изнутри кабины помогают. Крупный план – задравшаяся рубашка у хромого, белая спина под ней. Камера идет вниз – босые ноги, затем влево: на бетонке темнеют следы крови. Мимо проносится машина и закрывает видимость… В кадре – захлопнутая дырявая от пуль дверь. «В хромого таки не попали!» Машина медленно начинает двигаться. Очень медленно. «Ну, быстрее!» Поехал. Справа – грудной стон. Говард поворачивает камеру. В кадре – «благородно бледный» гранатометчик с выпученными от нервного напряжения глазами. Он кричит горлом и судорожно заряжает гранатомет. Выстрел. Говард переводит камеру на машину. У машины разваливается переднее колесо. Кабина «КамАЗа» слегка проседает. Хлопает измочаленная резина ската. Машина едет. Быстрее. Еще быстрее. Она последняя в колонне. Говард снимает горящий кузов. В кадр хлопьями летит черный дым. Пустая дорога справа. Вторая подорванная машина. Первая подорванная машина. Крупный план: пустая передняя полуось, пулевые отверстия на дверце. Камера влево. Далеко впереди – ковыляющая русская машина.

«Теперь лица победителей. Злые потные морды. Сверкающие глаза. Оскаленные зубы. Отличные зубы. Для рекламы. Таймер – 17 часов 45 минут. Всего шесть минут! Конец съемки…» Говард получил ногой под ребро. Разграбление русских машин он не снимал. Из кишлака уходили быстро. Русский пост был в восьми километрах севернее…

В монтажной включили свет. Толстый Брент сидел в кресле, как айсберг. От него веяло холодом, и над спинкой кресла видна была лишь верхушка горы – коротко остриженный затылок на больших плечах. Говард сидел сзади и чувствовал, что когда-нибудь разобьется об этот айсберг и утонет, как «Титаник».

– Нормально. Эпизод с русским водителем, конечно, нужно выбросить. А вообще – нормально. – Брент крутанулся в кресле и оказался лицом к лицу с Говардом.

– Я знал, что ты так скажешь, Брент… Но из-за русского меня чуть не убили. И потом, я горжусь тем, что сделал. Мне повезло, и будет жаль…

– Идиот, если мы дадим все, что ты наснимал, гордиться будет вся Красная армия… И не вздыхай. Я добавлю 20 процентов к гонорару.

Прапорщик Витька Титенко служил в госпитале. Представлялся он начальству всегда скороговоркой: «Прапорщик Титэнко – пишется через «енко»!» Но за глаза его называли иначе. И не Титенко, и не Витька, а вывели среднее арифметическое – «Титька».

Витька был злой на весь свет. Во-первых, жена ему дико изменяла, и об этом говорилось уже в третьем письме, которое он получил от матери. Во-вторых, Наташка, посудомойщица из столовки отказалась крутить с ним любовь даже после его обещания жениться на ней. В-третьих, вчера у него сломался кондиционер, и теперь что «за бортом», что в комнате было плюс 45 по Цельсию. И наконец, прапорщики из соседней комнаты упорно не приглашали его на преферанс.

Из-за стены доносились голоса, звон посуды, слышалась «торговля» за прикуп.

Часа два назад Витька ходил к Федоровне в реанимацию. Федоровне было всего 34 года, но она была вся такая, что ее называли не Света, и даже не Светлана, а Федоровна. Витька сказал ей, что «все бабы – сволочи», что у него полоса невезения, как в песне Высоцкого, только чиря «в неудобном месте» не хватает. Признался, что написал рапорт с просьбой о переводе в пехотный полк, потому что здесь (в госпитале) житья ему нет. А в полку его ждет капитан Егоров. В его роте старшина заболел жутким тифом.

– Помнишь, Федоровна, мы его к самолету везли? Худой, как мумия. Видно, не жилец… Короче, у Егорова вакансия…

Федоровна выслушала молча и открыла шкафчик, чтоб достать ему заначку – пятьдесят граммов спирта.

– Здесь че? Тоска, – продолжал Витька. – А в полку романтика, боевые рейды…

– Разбавлять будешь? – прервала Федоровна.

Витька кивнул.

– Здесь только с тобой, Федоровна, и можно поговорить. Все какие-то слишком умные… Люди в белых халатах… А ты, мол, Титэнко, – хозвзвод: «подай-принеси», – вздохнул прапорщик и выпил.

Скривился, вытер слезы и продолжил:

– «Мы все в белом, а ты, Титэнко, – черная кость»… Слышь, Федоровна?.. Наташка из столовки и та за человека не считает… Ты в курсе?

Витьке после спирта на душе легче не стало, а даже наоборот.

Он вернулся в барак и постучал к соседям-преферансистам. Голоса затихли. Дверь открыл Марат с перепуганным лицом. Увидев Витьку, он скорчил недовольную мину и процедил:

– Ну чево?..

– Ничево… Что смотришь? Я не милицинер… – Слово «милиционер» у Витьки не совсем получилось. «О» куда-то затерялось, и получился «милицинер».

Витька протиснулся в комнату мимо нарочно не двигавшегося с места Марата («Ну, чтоб, значит, дорогу не дать», – понял Витька) и сел на кровать. Марат выдержал в дверях паузу, дожидаясь реакции партнеров по игре. Те молчали. Слышно было, как тасуют карты. Марат сел с глубочайшим вздохом. Витька напрягся, скрипнув матрацем кровати.

Стали сдавать, бросая карты на перевернутую вверх дном зеленую миску. Витька знал, что под миской закусь. В комнате было полутемно. Узкое окошко (на треть занятое кондиционером) прикрыто было фольгой, в которую положено заворачивать трупы, чтобы они быстро не разлагались на солнце.

Миска стояла на табуретке. «А бутылка, наверное, за шкафом», – высчитывал Витька.

В комнате было прохладно. Шелестел кондиционер.

– А у меня кондицинер (опять «О» куда-то вылетело) вчера сдох, – пожаловался Витька на свою судьбу. Однако все молчали, подчеркнуто внимательно изучая свои карты.

– Мизер, – сказал Марат и потянулся к столу за сигаретой.

– Жара щас в комнате… одуренная, – тянул Витька.

Марат поднял прикуп и бросил свои карты на миску.