Василий Гроссман - За правое дело ; Жизнь и судьба

Они шли молча, держась за руки, надо было пройти полтора километра лесом, спуститься к озеру, а оттуда пройти берегом.

Снег еще не стаял и казался синеватым. В его крупных шершавых кристаллах зарождалась, наливалась синева озерной воды. На солнечном склоне бугра снег таял, вода шумела в придорожной канаве. Блеск снега, воды, запаянных льдом луж слепил глаза. Света было так много, что сквозь него приходилось продираться, как сквозь заросли. Он беспокоил, мешал, и, когда они наступали на замерзшие лужицы и раздавленный лед вспыхивал на солнце, казалось, что под ногой похрустывает свет, дробится на колючие, острые осколочки-лучи. Свет тек в придорожной канаве, а там, где канаву преграждали булыжники, свет вздувался, пенился, звякал и журчал. Весеннее солнце приблизилось совсем близко к земле. Воздух был одновременно прохладным и теплым.

Ему казалось, что его горло, обожженное морозами и водкой, прокопченное табаком и пороховыми газами, пылью и матюгами, вымыто, прополоскано светом, синевой неба. Они вошли в лес, под тень первых дозорных сосен. Здесь снег лежал сплошной нетающей пеленой. На соснах, в зеленом колесе ветвей, трудились белки, а внизу, на леденцовой поверхности снега, лежали широким кругом изгрызенные шишки, сточенная резцами древесная труха.

Тишина в лесу происходила от того, что свет, задержанный многоэтажной хвоей, не шумел, не звякал.

Они шли по-прежнему молча, они были вместе, и только от этого все вокруг стало хорошим и пришла весна.

Не условившись, они остановились. Два отъевшихся снегиря сидели на еловой ветке. Красные толстые снегирьи груди показались цветами, раскрывшимися на заколдованном снегу. Странной, удивительной в этот час была тишина.

В ней была память о поколении прошлогодней листвы, об отшумевших дождях, о свитых и покинутых гнездах, о детстве, о безрадостном труде муравьев, о вероломстве и разбое лис и коршунов, о мировой войне всех против всех, о злобе и добре, рожденных в одном сердце и вместе с этим сердцем умерших, о грозах и громе, от которого вздрагивали души зайцев и стволы сосен. В прохладном полусумраке, под снегом спала ушедшая жизнь,— радость любовной встречи, апрельская неуверенная птичья болтовня, первое знакомство со странными, а потом ставшими привычными соседями. Спали сильные и слабые, смелые и робкие, счастливые и несчастные. В опустевшем и заброшенном доме происходило последнее прощание с умершими, навсегда ушедшими из него.

Но в лесном холоде весна чувствовалась напряженней, чем на освещенной солнцем равнине. В этой лесной тишине была печаль большая, чем в тишине осени. В ее безъязыкой немоте слышался вопль об умерших и яростная радость жизни…

Еще темно и холодно, но совсем уж скоро распахнутся двери и ставни, и пустой дом оживет, заполнится детским смехом и плачем, торопливо зазвучат милые женские шаги, пройдет по дому уверенный хозяин.

Они стояли, держа кошелки для хлеба, и молчали.

1960

Василий Семенович Гроссман (настоящее имя — Иосиф Соломонович) родился 29 ноября (12 декабря) 1905 г. в Бердичеве Житомирской области (Украина). Отец Гроссмана был инженером-химиком, мать преподавала французский язык. Родители Йоси (или, как в детстве называли его близкие,— Васи, откуда и ведет начало литературный псевдоним Василия Гроссмана) развелись, и он воспитывался матерью.

Гроссман начал писать еще во время учебы на химическом отделении физико-математического факультета Московского государственного университета, куда в 1923 г. перевелся из Киевского высшего института народного образования. Продолжал литературные опыты, работая инженером-химиком в Донбассе (с 1929 г.). Дебютировал как писатель в 1934 г., опубликовав рассказ «В городе Бердичеве» [96]из времен Гражданской войны о женщине-комиссаре, которую во время отступления красных приютила семья еврейских ремесленников, обративший на себя внимание М. Горького, и «производственную» повесть о шахтерской жизни «Глюкауф». В мае того же года состоялась встреча с М. Горьким, повлиявшая на решение Гроссмана стать профессиональным писателем. С 1935 по 1937 г. выходят три сборника его рассказов, а также небольшая «Повесть о любви» (1937). В произведениях этого периода уже сложилась манера Гроссмана, которую исследователь его творчества А. Г. Бочаров назвал «интеллектуальной»: образное мышление автора постоянно дополняется логическим, яркие сцены и пластичные образы призваны помочь писателю выяснить причины явлений. В 1936 г. Гроссман приступает к работе над романом «Степан Кольчугин». К 1941 г. были написаны две книги задуманной трилогии об истоках революционного движения в России, однако война прервала работу над этим произведением.

В годы Великой Отечественной войны Гроссман, специальный корреспондент газеты «Красная звезда», пишет принесшие ему широкую известность повесть «Народ бессмертен» (1942), очерки «Направление главного удара» (1942), «Треблинский ад» (1944), художественно-документальную книгу «Сталинград» (1943) и другие произведения, вполне выявившие основное качество прозы Гроссмана — эпическую масштабность, многоголосие, склонность к историко-философским обобщениям, к постоянному соотнесению, в традициях эпопеи «Война и мир» Л. Н. Толстого, частных судеб отдельных людей и судьбы народа, размышлениям о глубинной сути и сложной взаимосвязи войны и мира. С конца 1944 г. Гроссман вместе с И. Эренбургом участвует в составлении и редактировании «Черной книги» — документального свидетельства о преступлениях фашизма против еврейского населения на территории СССР (в связи с кампанией борьбы против космополитизма, носившей откровенно антисемитский характер, ее издание было приостановлено и состоялось лишь в 1993 г.). В 1946 г. журнал «Знамя» публикует написанную Гроссманом еще до войны пьесу «Если верить пифагорейцам». Официальная советская критика не принимает произведение, называя его реакционным, философски порочным. В послевоенные годы Гроссман продолжает работу над начатой еще во время войны дилогией о Сталинградской битве, первой частью которой стал роман «За правое дело», однако после ареста второй книги дилогии — романа «Жизнь и судьба» имя Гроссмана фактически вычеркивается из официальной советской литературы, здоровье писателя начинает ухудшаться, вскоре у него обнаруживают рак.

Умер Гроссман в Москве 14 сентября 1967 г.

Последним произведением Гроссмана стала повесть «Все течет…» (1955—1963; опубликована в 1970 г. в Германии; в России — в журнале «Октябрь», 1989, № 6) — история советского «лагерника» с 30-летним стажем, размышляющего над вечной исторической проблемой опошления и извращения «духа» при его попытке стать «действием», превращения мечтаний о свободе при их реальном осуществлении — в еще больший гнет несвободы, поднимая при этом вопрос о специфическом характере русского сознания и русской истории.