Роман Кожухаров - Штрафники берут Рейхстаг. В «логове зверя»

– Да не он… товарищ командир… – горячо заступился за старшего Безбородько. – Это я сам вызвался… И еще это… патроны тоже…

– Вот черт… – Аникин, сплюнув, отстегнул флягу с ремня, опоясывающего телогрейку. – Держи, малеха вроде еще осталось… А патронов, скажи Кокошнику, у нас нет. Там все патроны…

Аникин стукнул ребром ладони по каменной кладке высокого цоколя высокой громадины дома, как бы показывая, где искать боеприпасы.

– Так точно, товарищ старший лейтенант… – обрадованно, схватив командирскую флягу с водой, крикнул боец.

Мельком оглянувшись через плечо и оценив обстановку, Безбородько припустил по диагонали в сторону высоких кустов, на зеленых ветвях которых как-то непривычно выделялись цветные кляксы. Аникин не сразу сообразил, что это самая обыкновенная сирень, распустившая белую и сиреневую пену своих кистей.

Вид цветущей сирени каким-то озарением осветил самую потаенную глубину мыслей Аникина. Сирень… Словно из другой, не его, а чьей-то чужой, жизни всплыло вдруг воспоминание – яркое, душистое, пахнущее волнующими ароматами.

Это было в апреле 41-го. Он, с колотящимся от волнения сердцем и вспотевшими ладонями, провожает с поселковой танцплощадки Нину. Впрочем, «провожает» – это как сказать. Нина быстро шагает впереди, а он, с «подбитым» глазом и ноющей скулой, плетется следом. Только что он из-за нее дрался. Хотя это сильно сказано – дрался. Точнее сказать, он только что получил по первое число. Этот гад с мерзкой небритой рожей, из артельных, начал к Нинке приставать, ниже талии во время танца ее хватать. Эти артельные, плотогоны, как водится, появлялись в поселке на сезон, селились в бараке на берегу речки, там же организовывали плотбище, где занимались сплавным лесом. С самого раннего детства для Андрея и всей поселковой детворы это было самое интересное место. И люди среди плотогонов встречались разные. Теперь, повзрослев, Аникин по-другому смотрел на вещи, и занимало его только одно: что пришлые то и дело шастают к Нине в магазин. Еще накануне, перед танцами, он видел у Нининого прилавка этого с небритой рожей. Слишком развязно тот вел себя с Ниной – оперся, гад, на прилавок и что-то вполголоса ей говорит, а она смеется. Вот что было самое обидное!

Эта сцена у Андрея перед глазами стояла, когда он вдруг оторвался от деревянной штакетины летней танцплощадки и направился к танцующим. Одно слово – вступился. Хотя Нина говорит, что его никто не просил. А ведь сама начала руки этого гада со своей талии снимать. А тут Андрей: подошел к ним двоим и руку его с ее платья сорвал. А после танцев накинулись эти гады впятером. Нечестно накинулись.

И как назло, никого из ребят возле. Пока Манухин за подмогой бегал, пока то да се, натузили его здорово. Если бы не Нинка. Это она крик подняла и оттаскивать от него гадов этих начала. Платок откуда-то взяла, водой смочила. А теперь вот сердится: «Нашелся тоже, кавалер с соплей, – говорит, – засмеют в поселке».

А все из-за этого балабола Манухина и получилось. Поспорил с ним, что Нинку на танец пригласит, а тот все подзуживал: не пригласишь, кишка, мол, тонка, приглашение, мол, еще не выросло. Для Андрея и для всех его друзей-одноклассников продавец из поселкового коопторга Нина была предметом влечения и персонажем воспаленных снов. Ей двадцать пять лет, и для всей школьной шпаны она недосягаемо взрослая. Но фантазию это не сдерживает, скорее наоборот. Особо языкатые фантазеры типа Манухина начинают придумывать всякие небылицы, что вот, мол, Нинка сегодня мне кое-что обещала, в магазине, мол, как-то по-особому, многообещающе , улыбнулась. Но Андрей прекрасно знает, что все это пустой треп, потому что Андрей совершенно случайно подслушал разговор отцовских товарищей, из которого следовало, что продавщица живет не с кем-нибудь, а с самим заведующим лесзаготконторы Запаниным – главным человеком в поселке, а посему всем остальным дорога к ней заказана. Но и мужским речам на этот счет Андрей не особо доверяет. Он, несмотря на то что в десятом классе, уже знал, что в мужской компании иногда сплетничают похуже баб, особенно по поводу красивых женщин, которые не раздают себя направо и налево.

Но Нинка от этой недоступности становилась еще желаннее. Ее платье и шерстяная кофточка, якобы подаренная Запаней, лишь подчеркивают красивые, округло-женственные черты ее фигуры, а густо-зеленые зрачки всегда внимательно, будто оценивающе, встречают тебя в магазине и потом шаловливо смотрят – точно щекочут, как еловые лапы, и от этого щекочущего взгляда и ее голоса сердце начинает колотиться, точно хочет выпрыгнуть из груди, пересыхает во рту и ладони потеют. И ты начинаешь пунцоветь, а она смеется в ответ, точно издевается над тобой, и чем сильнее ты краснеешь, тем больше издевки в ее смехе.

Но сейчас после всего, что произошло на танцплощадке, Нине не до смеха. Она идет впереди и ругает его и так и этак. А Андрею от этой ее ругани почему-то делается хорошо, и он забывает о боли, хотя глаз его уже почти совсем заплыл. Нина живет на горе – так называется верхняя, удаленная от реки, часть поселка. Они поднимаются вверх по тропинке, которая петляет между высоких кустарников, и Нина останавливается, то ли чтобы отдышаться и перевести дух, то ли чтобы подождать его. Андрей чуть не налетает на девушку.

«Погоди…» – вдруг произносит она, точно прислушиваясь к чему-то. Андрей, смущенный ее изменившимся вдруг голосом, замирает рядом с Ниной, чуть ниже нее. Ему в темноте смутно видно ее белое платье. Он слышит, как она медленно делает глубокий вдох и выдыхает в голос, точно смакуя. «Запах… Чувствуешь?» – спрашивает Нина, и ее голос, трепетный, нежный, отзывается эхом где-то в самой глубине громко стучащего сердца Андрея.

Он послушно втягивает разбитым носом прохладный воздух и поначалу ощущает во рту только соленый вкус собственной крови. Но следом пробивается поначалу едва уловимый, но потом все более настойчивый, душистый аромат. И глаза его различают в полумгле совсем неподалеку не только белеющие контуры лица Нины, но и такие же белесые облачка, качающиеся на темных ветвях. Цветущая сирень!..

Андрей выше Нины ростом, но она стоит выше по склону, отчего он смотрит на нее немного снизу вверх. Нина еще раз размеренно втягивает аромат, и он видит, как ее грудь, выпукло обтянутая кофточкой, вздымается еще выше. Белая, облитая ночной прохладой, рука Нины протягивается к его лицу.

– Болит? – с искренней жалостью в голосе спрашивает Нина.

– Нет… – с трудом выдавливает из пересохшего горла Андрей.

Весь он напрягся, как струна, и щека его вбирает в себя все еще длящееся, прохладное и одновременно теплое касание ее ладони.