Александр Лысёв - Погибаю, но не сдаюсь! Разведгруппа принимает неравный бой

– Да не переживайте, Павел Ефремович, – говорил тогда Лукин, навещая подполковника в госпитале и чуть смущаясь своей формы немецкого лейтенанта. – Нам офицерские погоны Государь вручал. И вам намного раньше, чем мне. Вот это важно, а все остальное – чепуха!

Оттого и вышло, что вакансию командира взвода занял лейтенант немецкой службы Лукин, а Милов вернулся в часть обер-фельдфебелем. На их отношения это никоим образом не повлияло. Друг друга они все равно продолжали воспринимать подполковником и штабс-капитаном – по последнему чину в русской армии. Так уж в корпусе повелось…

Сердце чуть отпустило. Милов попытался осторожно сделать вдох поглубже – удалось. Задышал ровнее, восстанавливая дыхание. Снял фуражку, полил пунцовую лысину водой из фляги. Холодная вода, приятно освежая, полилась за шиворот. Подполковник пристегнул флягу на место и продолжил движение.

А тем временем оставшиеся с Лукиным бойцы взвода лихорадочно готовили свою позицию к бою. Усташи должны были выйти именно сюда. Другой дороги не было. Так утверждал сербский проводник. Лукин напоследок еще раз хорошенько расспросил серба. Ответ однозначный. Если только кому-нибудь из хорватов не взбредет в голову безумная мысль карабкаться по отвесным скалам. Тогда теоретически возможно выйти на верхнюю дорогу. Но для этого надо идеально знать местность. И то в лучшем случае таким способом за это время смогут подняться несколько человек. О технике и тяжелом вооружении говорить не приходилось. Лукин очень надеялся, что с несколькими вражескими стрелками Милов и его солдаты справятся. Он предупредил подполковника, чтобы тот был настороже.

Когда сзади внизу раздались приглушенные звуки боя, Милов с беженцами успели отойти километров на пять. Они спешили, как могли. И все-таки разделявшее их с усташами расстояние подполковник посчитал недостаточным. Беженцы сбили ноги в кровь, закончилась взятая с собой вода, подходили к концу запасы еды. Проводник-серб рассчитывал поздней ночью спуститься за перевал и выйти к большому сербскому селу, расположившемуся на одном из притоков реки Дравы. Тогда можно было считать людей спасенными – туда, в восточные долины фашисты точно не сунутся. Но до села еще надо было добраться. А сейчас люди буквально выбивались из сил. Подгонять никого не приходилось – все понимали, какая опасность им грозит. Но предел физическим возможностям человека все-таки есть. Через час пути Милов вынужден был объявить пятиминутный привал. Беженцы в изнеможении повалились прямо на дорогу. Импровизированный дозор в количестве двух нижних чинов выставили на угрожаемом направлении – в скалистых расщелинах, тянувшихся под дорогой слева. Не прошло и двух минут, когда один из солдат вернулся обратно. Подбежав к Милову, вполголоса доложил – обнаружена вооруженная группа людей в немецкой военной форме. Движется по ущелью наперерез их маршруту. Выйдут сюда минут через пятнадцать-двадцать. За группой установлено наблюдение. Подполковник подозвал оставшихся бойцов. Показал на карте место встречи с основными силами взвода. На всякий случай. В наличии был он сам, два пожилых офицера-марковца, поднявшийся к ним посыльный да дозорный внизу. Все с винтовками и карабинами. У одного из марковцев ручной чехословацкий пулемет «зброевка». Негусто.

– Сколько их?

– Человек десять, ваше благородие, – отрапортовал посыльный.

Милов окликнул проводника-серба:

– Уводите людей.

Тот кивнул и что-то быстро сказал соотечественникам на своем языке. Беженцы с трудом поднимались. Заплакали дети. Милов смотрел, как медленно уходит колонна, и вдруг представил, что в ней идут его жена и дочери. Мгновенно защемило сердце. Он сделал глубокий вдох и накрепко сжал ствол карабина.

– Все за мной!

Осторожно спустились с дороги вниз. Прикрываясь валунами, подобрались к дозорному. Милов некоторое время рассматривал в бинокль цепочку пробиравшихся гуськом по ущелью людей.

– Усташи.

Видимо, кто-то все же надоумил хорватов, как нагнать беглецов. Эти десять человек, по всей вероятности, все утро карабкались по отвесным скалам, чтобы выйти на верхнюю дорогу, минуя позицию Лукина у развалин замка. Тяжелого вооружения при них не было – только винтовки и автоматы. Милов с товарищами сговорились подпустить противника как можно ближе, а затем закидать гранатами и уничтожить огнем стрелкового оружия.

– К бою! – негромко скомандовал подполковник.

Пригибаясь, рассыпались в цепь между камнями и несколькими чахлыми сосенками. По цепи пронеслось летящим полушепотом: «Без команды не стрелять!» Каждый выложил перед собой по нескольку немецких гранат на длинных рукоятках. Неподалеку от Милова невозмутимо устанавливал свой пулемет один из офицеров-марковцев. Резкий профиль, иссушенные черты загорелого лица, обветренного ветрами многих походов. Каска сдвинута далеко на затылок, глаза хищно прищурены, на лоб спадает абсолютно седая прядь волос. На рукаве немецкого мундира совершенно не по уставу вызывающе красовалась витая русская нашивка с Великой войны – за побег из германского плена.

Усташи были уже совсем близко. В звенящей тишине ущелья было слышно, как шуршит галька под подошвами их сапог. Милов выдернул чеку и бросил гранату первым…

Несколько взрывов слились воедино.

– Огонь! – выкрикнул подполковник, прильнул к карабину и нажал на спуск.

Рядом короткими очередями заговорила «зброевка». Гулко забахали винтовочные выстрелы. Отвечать им начали только через минуту, когда рассеялся дым. Пули запели над головами, зацокали по камням. Передернув затвор, Милов осторожно выглянул сбоку из-за камней. Живых усташей осталось всего трое. Наугад отстреливаясь из автоматов, они поспешно отступали назад по ущелью. Упускать их было нельзя. Милов сделал пулеметчику указующий жест в сторону противника. Пулеметчик кивнул и невозмутимо поднялся на одно колено, установив «зброевку» прямо на плоский продолговатый валун. Левый рукав его мундира чуть выше локтя был в клочья разорван пулями. Рукав быстро темнел, намокая прямо на глазах. Вниз на камни, как из мелкого сита, беспрерывной чередой капала темно-бурая кровь. Кровь сочилась и по кисти марковца, пропитывая собой золотистую витую нашивку. Пулеметчик, казалось, ничего не замечал – крепко держал оружие обеими руками и тщательно прицеливался. Раздалась длинная очередь. Ответом ей тут же стал хриплый сдавленный крик, потерявшийся на дне ущелья. Милов перекатился влево, сноровисто выставил перед собой карабин. Поймал на мушку лихорадочно метавшуюся невдалеке растрепанную фигурку. Фигурка споткнулась, с головы ее слетела высокая меховая шапка… Выждав, когда противник поднимется снова, Милов не спеша прицелился и спустил курок. Взмахнув руками, усташ навзничь бухнулся между камней. Оставался, по всей вероятности, последний неприятель. Он засел между камней и отстреливался из автомата короткими очередями. Подполковник с пулеметчиком засекли его позицию. По кивку подполковника снова заработала «зброевка». Наметив валун, до которого следовало перебежать, Милов с карабином наперевес под прикрытием своего пулемета, пригибаясь, кинулся вперед. И тут у него опять схватило сердце. Такой боли не бывало никогда. Казалось, сердце просто рвется на части. Возможно, так оно и было. Весь мир вдруг сузился, превратился в красные и зеленые круги перед глазами. Подполковник замедлил шаг, выпрямился, запрокидывая голову назад. Судорожно раскрыл рот, тщетно пытаясь сделать хоть один вдох. Руки опустились вниз, карабин цокнул прикладом о камни. У Милова хватило сил удержать оружие за цевье. Он сделал еще несколько шагов, успев совершенно отстраненно подумать о себе: «Лучше так, чем на больничной койке». Неожиданно круги перед глазами исчезли. Где-то у слияния вершин гор и неба он отчетливо увидел лица жены и дочек. И смотрел, смотрел на них с удивлением и счастьем во все глаза. Наверное, сердце в груди подполковника и вправду разрывалось. Но прежде, чем это случилось до конца, в него попала выпущенная навстречу из-за камней пуля. Он упал на спину. В широко раскрытых зрачках отражалось весеннее балканское небо…