Генрих Эрлих - Адский штрафбат

Они были обречены за это на смерть, которая рано или поздно настигнет их в штрафном батальоне, в «команде вознесения», а эти бандиты уходили от ответственности. Уходили гордо, нацепив на себя бело-красные нарукавные повязки, бело-красные банты, бело-красные розетки или знаки с изображением польского орла. Этого было достаточно, чтобы заслужить статус военнопленного и прощение всех грехов, давних и недавних. Некоторые шли даже с саблями поверх гражданской одежды, такое право было предоставлено офицерам. Они совали им в глаза какие-то книжицы с коряво написанными по-польски прозвищами и самозваными чинами, говорили: я — хорунжий «Оса», я — поручик «Оконь», я — капитан «Вацек», отойди в сторону, пся крев. [34] Psja krew (польск.) — «собачья кровь», аналогично русскому «сукин сын».

Их было много, этих комбатантов, как они себя теперь именовали. Бело-красные родники били из подвалов домов и люков канализации, сливались в ручейки в переулках, в реки на улицах и широким потоком неслись все дальше от Вислы. Их было чрезвычайно много, больше семнадцати тысяч, тех, кто дошел до фильтрационного лагеря в Пруткове. Их было даже больше, чем немцев, смотревших им вслед и скрежетавших зубами от ярости.

Но мирных граждан было еще больше. Они тоже потянулись из Варшавы. Сто, двести, триста тысяч — это невозможно было сосчитать. Они видели только тех, кому помогали выбираться из подвалов, и тех, кто проходил в колоннах мимо них, толкая перед собой набитые разным добром детские коляски и таща узлы.

Варшава обезлюдела. По улицам бродили специальные команды саперов. Но им нечего было взрывать. Другие специальные команды собирали оставшиеся в Варшаве материальные ценности, мародерствуя на законных основаниях. Они не обращали на них внимания. Каждому свое.

Они наслаждались передышкой, отъедались и отсыпались после многодневных боев. Они сидели вечерами у костров, которые разжигали во дворах домов, делились воспоминаниями, обсуждали перспективы войны. Они ощущали себя победителями, поэтому вспоминали доброе, а надеялись на лучшее.

Юрген ходил от костра к костру, он больше слушал, чем говорил, он слышал много интересного для него и подчас неожиданного. Вот Фридрих делился воспоминаниями о гитлерюгенде:

— Знаете, а мне нравилось в «гитлерюгенде»! Товарищеские отношения, которые там царили. Родители у меня люди замкнутые, а я единственный сын, они не отпускали меня от себя, так что до десяти лет у меня не было товарищей. Когда я вступил в юнгфолк, меня переполнял энтузиазм. Да и какого мальчишку не воодушевят такие идеалы, как товарищество, верность и честь? Я все еще помню, как тронул меня девиз «Члены юнгфолк сильны и преданны; члены юнгфолк — настоящие товарищи; честь — высочайшая ценность для члена юнгфолк». Эти слова казались мне священными! Что может быть лучше, чем наслаждаться красотами родного края в компании товарищей? А вечерний сбор у костра, когда мы пели песни и рассказывали разные истории…

Там бок о бок сидели подмастерья и школьники, сыновья рабочих и служащих, мы все знакомились и учились ценить друг друга. И сейчас я испытываю те же самые чувства. Не поверите, но я счастлив, что попал именно в ваш батальон!

— В наш батальон!

— В наш батальон! — с радостью исправился Фридрих. — Спасибо вам! Ура товарищам!

— Хох-хох-хох! — закричали все.

— Я вырос в рабочей семье, — вступил в разговор один из солдат, — мои родители были коммунистами, но даже у нас не было никаких противоречий и стычек с гитлерюгендом. Нам нравилась их форма, их парады и походы. Мой младший братишка вступил в гитлерюгенд. Да и сам я, когда подрос, осознал, что фюрер и партия достигли таких важных социалистических целей, как расширение возможностей для получения образования для бедных и для получения хорошей работы, социальная справедливость. Я все это испытал на себе.

Ему вторил у соседнего костра обер-лейтенант Вортенберг, сидевший в кругу других офицеров и унтер-офицеров.

— Помните, что говорил фюрер? Если посмотреть на повышение в чинах наших молодых офицеров, то можно увидеть, что здесь в полной мере действует идея национал-социалистического «народного единства». Отсутствуют какие-либо привилегии по рождению или прежнему положению в жизни, отсутствует понятие богатства или так называемого «происхождения». Есть только одна оценка: оценка храброго, отважного, верного человека, способного отдавать всего себя служению Отчизне. Так и есть, товарищи!

Так и есть, кивали головами все сидевшие за костром.

Юрген даже остановился и послушал Рудольфа Бельке, их офицера по национал-социалистическому руководству. Раньше он его за версту обходил или демонстративно спал на его лекциях. А тут вдруг вслушался.

— То, что удалось уже на протяжении нескольких месяцев удерживать большевистские армии на восточном берегу Вислы и одновременно подавить крупнейшее в польской истории восстание в Варшаве, является важнейшим военным достижением. Спустя длительное время, после многочисленных военных неудач, снова достигнута бесспорная победа германского оружия. Причем лавры победителей достались как войскам, которые остановили большевистские орды на Висле, так и нам, германским соединениям, которые подавили восстание и одновременно предотвратили переправу русских через Вислу, — вещал Бельке как по писаному. — Хотя враг время от времени имел подавляющее превосходство, все наши войска героически следовали лозунгу, который был выдвинут командующим 9-й армией генералом танковых войск фон Форманом. — Бельке сделал паузу.

— Мы стоим на Висле, и мы держим Вислу! — дружно закричали солдаты.

Юрген присоединился к их скандированию. Ему нравился этот лозунг. Вельке ему по-прежнему не нравился, пусть и говорил он все правильно, а вот лозунг нравился. Не грех и повторить.

— Мы стоим на Висле, и мы держим Вислу! — закричал он.

— Да! — ответил ему рев сотни глоток, всех, кто сидел во дворе, вспоминая доброе и надеясь на лучшее.

Юрген поднялся в квартиру, которую подполковник Фрике приспособил под штаб батальона. Они немного поговорили о том о сем, Юрген пересказал Фрике слышанные у костров разговоры, ему было интересно, что скажет на это Фрике.

— Фюрер продвигает идею единства, которая не сулит большого богатства и которую лично мне, как человеку старого воспитания, нелегко переварить. Но подавляющее большинство немецкого народа принимает и придерживается ее, выковывая и формируя ее, прилагая для ее воплощения достойные восхищения совместные усилия. Я счастлив быть частью этого великого народа, моего народа. Всегда и во всем надо быть со своим народом, — вот что сказал подполковник Фрике. — Мы пытаемся изменить облик мира, — добавил он напоследок, — это великая задача. Ради этого стоит жить и бороться.