Виктор Смирнов - Лето волков

– На шее веревочный ошейник? – спросил Иван.

– Шо, вам знакомый той собака?

– Родственник. А чего было за сеном гнать? Погода была сухая.

– Запить, – Попеленко указал на миснык, давясь картошкой.

Иван налил ему молока. Ястребок отпил немного из вежливости.

– Далее. Установлено: Климарь пособник банды Горелого. Значит, ты соучастник преступления. Статья пятьдесят девять четыре. «Пособничество».

– И чего там?

– Вплоть до расстрела и конфискации.

– То не мне статья. Я ж Варюсе давал лошадь. И в голове не было такого чего.

– Неосведомленность о целях, – Иван открыл книгу. – Смягчающее обстоятельство.

– Ну во!

– Пятьдесят восемь – двенадцать. От года и выше.

– А шо ще смягчающее?

– Вот: «совершенное женщиной в состоянии беременности».

– Жинка у меня в состоянии… Шо, мне лично не подходит? А шо делать?

– Не бояться! Не вилять! – Иван хлопнул ладонью по кодексу. – Честно выполнять приказы!

– Я готовый!

– Первый приказ: вызвать в село Климаря.

– Де я его найду?

– Он нас сам найдет.

– От этого не надо. Такой зверюга, та ще хитрый!

– Прожуй и вдумайся. Они ж должны выяснить обстановку. Брунька в засаду попал. У Климаря тут люди. А мы посмотрим, с кем у него связь.

– Ну да, политически правильно задумано.

– И еще. Надо чью-то свинью забить, чтоб его задержать.

– Свинью? Настоящую? – Попеленко ушел в процесс мышления. – Ой…

– Хотя бы слух пусти.

– Слух – не свинья. – Лицо Попеленко вдруг просветлело. – Есть у нас самая настоящая свинья. Боров! А свинья будет смягчающее обстоятельство?

Валерик, в тельняшке, в бескозырке, поправлял топором столбы калитки. Не столько поправлял, сколько постукивал по дереву. Иногда цыкал слюной, стараясь приподнять губу там, где блестела замечательная стальная фикса. И, делая паузы на волнующих деталях, рассказывал истории о трудной и опасной морской жизни. Тут же млела стайка девчат, а пацаны слушали, раскрыв рты.

Кривендиха, с крыльца, любовалась сыном.

– Идем курсом зюйд-зюйд-вест, десять узлов, имеем на траверсе город Одессу, волнение три балла, видимость два кабельтова, компа́с врет. Идем час, два… Впереди берег, занятый противником. Береговые батареи подозрительно молчат. Готовимся высадить разведгруппу.

Не понимали, но слушали. Валерик постукивал, отбивая почти каждое слово. Выждав заминку, со своими словами ворвался Попеленко.

– У нас давно ждали, чи прибудет кто с флота, – закричал он, глядя почему-то на Кривендиху.

– Погоди, пехота, – оборвал его Валерик. – Имеем сведения: в Дунайской гирле прячется канонерка с калибром двести десять. С одного снаряда сделают из нас кильки в собственном соусе!

– Вот, який флот! – снова закричал ястребок. – Калибра какая! Пехота, саперы, танкисты, это что… Не сравнять!

Валерик одобрительно кивнул. Попеленко завладел вниманием.

– Политический момент. Герой прибыл, Измаил взял!

– Ну, это к чему? – возразил морячок. – Я не один был.

– Скромничаешь! Политически рассуждая – гулянку надо. Ради флоту!

Валерик сдвинул брови. Думал.

– А что, мамо? – обратился к Кривендихе. – Культурно бы вышло!

– Тем более лейтенант гулянки не устроил, надо утереть артиллерии носу! – продолжил Попеленко. – И на все село. Флот того достойный!

– Хорошо сказано, – согласился Валерик.

– То ж не просто! Не козу накормить! – пробовала сопротивляться Кривендиха.

– А что, мамо? – повторил Валерик. – Покажем главный калибр!

За плечами Ивана был туго набитый сидор. Он медленно шел от родника.

Семеренковы сидели за столом, когда он без стука вошел в хату. Гончар и дочь в молчании смотрели на него. Наконец Тося отвела взгляд. Она поняла, что у лейтенанта в мешке.

– Вот, ваше, – наконец произнес Иван.

Он сдвинул в сторону глиняные чашки с молоком, горбушку хлеба. Поглядев в чашку Тоси, отпил немного, поморщился и выплеснул остатки в ведро под умывальником. Семеренков и Тося сидели не шевелясь.

Поставив пулемет и развязав резким движением сидор, Иван поставил на стол макитру. Показал гончару содержимое. Из сосуда высыпались и покатились по столу яйца, некоторые упали на пол и с сочным звуком превратились в желто-белые лужицы. Кот тут же подбежал и начал лакать. Такого угощения не ожидал.

В рушничке, который развязал лейтенант, оказалась скиба желтого сливочного масла, свеженького, с отпечатками рубчиков ткани. В другом рушнике – кусок сала фунта на четыре, домашняя колбаса.

– Ваши припасы. Для бандитов.

Пузатый глечик был плотно накрыт вощеной бумагой. Лейтенант развязал шпагат и отлил молоко в пустую чашку. Попробовал.

– Настоящее, не снятое. Не синька, что сами пьете.

Развязал еще клунок. Два каравая серого хлеба. Постельное белье, выстиранное и отутюженное. Рушники. Нательное белье. Чистая одежда. Деревенская махорка в коробке из-под довоенных леденцов. В отдельном белом клуночке белье женское. Рубашка, лифчики, трусики, носочки. Кофта.

Семеренковы смотрели на стол. Никто не шевелился.

– Вот! – он старался не смотреть на Тосю, ее глаза сбивали с обвинительного тона. – Покупаем харчи, сами голодаем. Обстирываем… А женское бельишко кому? Нина там, да?

Он все-таки встретился взглядом с Тосей, осекся. У Тоси в глазах светилось мучительное и невыполнимое желание высказаться. Гончар шевелил губами, будто и сам онемел. Одно из упавших яиц, вареное, все еще катилось по полу. Кот начал играть с ним, катая из стороны в сторону.

– Ну, скажите что-нибудь, Денис Панкратович! – Он не дождался ответа. – Ну, не только вы кормите, вашего б не хватило… Но то ладно! Во что вы Тосю втягиваете? Запутались вы тут вот за это время. Заигрались с немцами.

– Мы тут все в чем-то запутались, – сказал гончар, по-прежнему глядя в стол. – Кто уехать успел, те чистенькие, а мы… А где ж мы могли быть? По радио: «На границе бои, враг отражен по всем направлениям». Недели не прошло: немцы в окно стучат. И все!

Тонкие, длинные, выбеленные глиной пальцы его правой руки подрагивали. Как будто искали спасительную работу: гончарный круг, глечик.

– Я не о том, не о том. – Иван старался не глядеть на Тосю. – Зачем сейчас? Зачем с ними? Породнились? Они не люди…

Семеренков закивал, как будто соглашаясь. Левая рука опустилась на правую, чтобы унять дрожь.

Иван ждал слов, оправданий, но отклика не было. Он положил на стол аккуратно сложенный, выстиранный кетлик. Развернул. Жилетка обрисовывала плечи, талию. Вышивка сияла. Хоть сейчас надевай.

– Валялась у них. В грязи. Как тряпка. Пол вытирали. Вы поняли? Вы поняли, что с Ниной?

Семеренков дотронулся до кетлика. Нежно, осторожно. Словно до живой дочери. Тося поднялась. Она открывала рот. Но раздавались какие-то невнятные звуки, нечто похожее на шипение пробитой автомобильной камеры. Лицо дергалось от усилий, а пальцы вцепились в кетлик.