Игорь Лощилов - Отчаянный корпус

— Потерпите, сударь, — сказал Шешковский, заметив его удивление, — я уже говорил: оно не для отдыха, но для лечения, — и с этими словами нажал на правую львиную лапу. Внутри что-то щелкнуло, лапы-подлокотники пришли в движение, обхватили сидящего и мертвой хваткой прижали его к львиной груди. Храповицкий почувствовал, что сиденье куда-то провалилось.

— Что за шутки, Степан Иванович? — воскликнул он с недоумением, а старик в ответ топнул ногой, и кресло стало опускаться вниз.

То, что произошло потом, Храповицкий и по сей день не мог вспомнить без стыда. Где-то внизу, под полом, сильные руки стащили с него нижнюю часть туалета. Тело пронзила острая боль. Он вздрогнул и по забытому детскому ощущению понял, что ударили розгой. От боли, бессилья, унижения у него брызнули слезы, он что-то кричал, ругался, грозил, а Шешковский был поглощен созерцанием своих картинок и делал вид, что ничего не слышит. Наконец истязание закончилось, и кресло водворилось на прежнее место. Храповицкий намеревался было броситься на обидчика с кулаками, но тут в комнату вошел здоровенный, свирепого вида пес и спокойно улегся у ног хозяина. Поневоле пришлось сдержаться и спешно покинуть дом.

— Куда же вы, сударь? — бросил вдогонку Шешковский. — Я еще не показал всех картин. Ах, спешите… Ну, не задерживаю, только пуговичку подберите.

Храповицкий не помнил, как очутился на улице. Он был вне себя от ярости и острого желания отомстить. Однако зрелое размышление охладило первоначальный пыл. Обнародование постыдного наказания грозило превратить его в общее посмешище и закрыло бы путь в приличные дома. Жаловаться императрице тоже не имело смысла. Та была известна своей любовью к животным и, узнав о причине наказания, вполне могла посчитать его достойным преступления. Пришлось затаиться и ждать удобного случая, который до сих пор так и не представился. Шешковский был расчетлив и осторожен. По-видимому, он неоднократно прибегал к подобному наказанию, умножая число позорных жертв, хотя в явном виде пока никто из них еще не объявлялся. Просто ходили слухи, упорно ходили…

Это происшествие с особенной отчетливостью вспомнилось сегодня. Храповицкий невольно испугался, когда государыня остановила на нем взгляд, намереваясь подвергнуть испытанию стариковского здравомера. У него образовалась устойчивая неприязнь к такого рода аппаратусам. Но, слава богу, пронесло. Интересно, до каких же пор суждено ему носить этот страх и быть неотомщенным?

Обязанности секретаря императрицы не позволяли ему выказывать истинного отношения к приглашенным. Шешковский воспринял его поклон как должное и уверенно прошел в кабинет. Это был румяный крепыш с седой истончившейся проседью вокруг розового темечка. Его круглое лицо почти не имело морщин, а черты так примялись временем, что казались нарисованными на надутом шарике. Он поклонился и произнес неизменное приветствие:

— Здрава будь, царица земная, защити тебя царица небесная!

Таким вступлением начинался всякий доклад, который Шешковский именовал «Извещением о злокозненных деяниях и умышлениях, споспешествующих нанесению вреда монаршиему правлению». Форма его вполне соответствовала напыщенности названия, но императрица не считала нужным изменять стиль доклада. Ее забавляло умение Шешковского усматривать вред в совершенно невинных вещах: например, в «говорящей стене» кадетского корпуса, на которой для лучшего запоминания кадетами писались пословицы и разные мудрости, или в концертах роговой музыки, сотрясавшей окрестности усадьбы Нарышкиных. Любая злокозненность, по убеждению Шешковского, была не одиночным актом, а непременно явлением и требовала не простого ответа, а целой войны или хотя бы похода. Императрица намеренно не сужала круг его интересов, предпочитая извлекать рациональные зерна самолично.

Сегодня Шешковский удумал развернуть кампанию против болтунов, к коим причислялись все невоздержанные на язык лица. Сначала он намеревался порассуждать о том, сколь пагубно для нации брожение умов, вызываемое вольными рассуждениями (пример несчастной Франции у всех на виду), потом хотел сослаться на отечественный опыт (тут следовало рассказать об уличных толках и светских сплетнях), а под конец выходило вполне уместным попросить денег на поощрение лиц, способствующих выявлению обладателей длинных языков. Незначительность повода для обращения за вспомоществованием нисколько не смущала Шешковского. Он использовал любую возможность, чтобы обратить внимание на свою службу и повысить ее до сих пор не определенный статус хотя бы до уровня прежних заведений.

Однако государыня сразу же нарушила намеченную последовательность доклада.

— Я прекрасно знаю, о чем вы намереваетесь говорить, — сказала она, — речь ведь пойдет о казачьем генерале?

— Точно так-с, — ответил растерявшийся Шешковский, — хотя…

— Тогда не будем напрасно тратить время, — Екатерина решительно вклинилась в образовавшуюся паузу, исключив возможность дальнейших пояснений. — Я уже видела виновника, он в полном раскаянии и молит о прощении. Пришлось простить и пригласить отобедать, потому позвольте ему не являться на ваш борщ.

Шешковскому ничего не оставалось, как развести руками и поклониться. Увидев такой скорый исход своего дела, генерал не смог сдержать ликования, он выскочил из-за ширмы и, направив в сторону Шешковского кукиш, воскликнул:

— А, что, взял?!

Вид бравого вояки, сиявшего неподдельным ребячьим восторгом, так развеселил императрицу, что она не в силах была сказать приличные случаю слова и лишь жестом показала Храповицкому, что седого шалуна следует удалить прочь. Возвращению к делу помог вид удрученного Шешковского.

— Не сердитесь, Степан Иванович, — мягко сказала императрица, — я ценю ваше усердие, но мое положение предписывает быть милостивой там, где закон изъявляет строгость.

— Закон? — воскликнул Шешковский, обрадовавшийся случаю повернуть разговор в нужном направлении. — Я не знаю закона, дающего регламент моим действиям. Они суть самонадзорны есть.

— Чем же вам не по нраву такая самонадзорность?

— Премного облагодетельствованный доверием вашего величества, одначе гложусь угрызениями всякий раз, когда принужден по любой малости обращаться за высочайшим соизволением или испрашивать деньги на осуществление необходимой сущности. В прежние времена, когда Тайная канцелярия…

Екатерина перебила его:

— Времена Тайной канцелярии прошли и более не вернутся. Довольно сих ужасных заведений, коими пугали малолетних детей.

Шешковский чуть помолчал и вкрадчиво продолжил:

— Детишкам завсегда острастка нужна, и тако же разным смутьянам. Потому есть необходимость в беспрерывном бдении и строгом остережении покусителей на монаршие деяния. Их, ваше величество, по одному не словить, с ними, как с тараканами, следует воевать — не за каждым гоняться, а всю братию зараз выморозить. Но для того большая сила нужна и особое уложение. И смета особая, постоянная. А название, что ж, его изменить легко: не канцелярия, так экспедиция, не экспедиция, так комиссия. И тайн никаких больше не надо. Скажем, Комиссия беспрерывного бдения — кто устрашится. Для большей безобидности можно вообще одне начальные буквицы оставить — КББ…