Алексей Нагорный - Повесть об уголовном розыске

– Мой сосед он… раньше был. Я про него все-все знаю. А тут я его случайно встретил на Витебском, он ночевал на скамейке. Ну, думаю, он голодный, согласится. Все ему рассказал. Одно условие поставил: не убивать, а только отнять. Гоп-стоп это у них называется…

– Вы судились раньше?

– Нет. - Соловьев замотал головой. - Я, как в песенке поется: "с детства был испорченный ребенок". Шалил с блатными, их жизнь знаю…

– Короче, - перебил Коля. - Главное?

– Родькин выследил Слайковского. А в самый последний момент "свосьмерил".

– Не понял! Он ведь убил Слайковского? - удивился Коля. Он вытащил финку с ручкой-копытом, показал Соловьеву: - Вот этой самой финкой и убил!

Соловьев отрицательно покачал головой:

– Не было у него такой. Хоть у кого спросите! - Он замолчал, потом сказал просительно: - Меня совесть мучает… Соблазнился я на чужие деньги. И Родькина втянул. Он сидит, а ведь он не виноват, вы разберитесь, товарищ… гражданин начальник.

Коля достал свисток, пронзительная трель рассыпалась над набережной. Соловьев вздрогнул, посмотрел исподлобья:

– Вы меня арестуете?

– Я вас задерживаю на основании статьи сотой УПК РСФСР.

Подбежал милиционер, всмотрелся и, узнав Колю, доложил:

– Старший милиционер Иванчишин.

– Товарищ Иванчишин, - сказал Коля. - Гражданин Соловьев подозревается в совершении убийства. Доставьте его на Дворцовую.

– Есть! - милиционер быстро и профессионально обыскал Соловьева, потом обнажил наган: - Задержанный, идите.

– Минутку, - остановил Коля Соловьева. - Почему вы обратились именно ко мне? Вы меня знаете?

Соловьев замялся:

– О вас говорят, что вы исключительно порядочный человек. Мне ведь, кроме как на вашу порядочность, не на что больше надеяться, гражданин начальник. Как говорится, бездушная машина закона все равно сотрет меня в порошок.

Генка спал на своей "офицерской" раскладушке образца 1904 года. Коля купил ее лет пять назад на Сенном рынке, по случаю. Маша проверяла тетради.

– Ужин на столе, - сказала она. - У меня неприятность.

– Какая? - Коля снял с тарелок салфетки, насторожился.

– Кто-то сообщил в наробраз, что я дворянка и не имею права учить советских детей. - Маша с трудом сдерживала слезы.

– Мало ли идиотов, - попытался успокоить ее Коля. - На каждый чих не наздравствуешься. Плюнь.

– Месяц назад кто-то написал, что директор школы окончил кадетский корпус. Его сняли. А вчера мне позвонила его жена. Он арестован.

Коля положил вилку:

– Органы разберутся, Маша. Если он честный человек, его освободят. Я позвоню насчет тебя замначу УНКВД. В моей анкете все четко сказано, я никогда ничего не скрывал. Уверен, что поймут нас с тобой. Успокойся.

– А по-моему, все правильно! - вступил в разговор Генка. - И ты, мама, не имеешь права обижаться! Если бы мы в свое время были бдительнее, - товарищ Киров был бы жив! Врагов у нас много, и их надо обезвредить! Вокруг нас кто? Империалисты вокруг нас!

– Ты говоришь верные слова, сын, - тихо сказал Коля. - Только об одном прошу тебя: не повторяй бездумно даже правильных слов. Всегда думай, кто конкретно стоит за ними. Подозрение в адрес нашей мамы высказано грязным человеком. Думаю, что этот человек, даже если он и добросовестно заблуждается, - не меньший враг нашему делу, чем любой вредитель!

– Почему? Ты докажи! - загорячился Генка.

– Потому что наши органы призваны разоблачать и обезвреживать настоящих врагов, а подобные доносы заставляют их тратить время на проверку честных людей! Ты ведь не сомневаешься в честности мамы?

– Нет, - угрюмо сказал Генка.

– Спи. - Коля загородился газетой. На душе вдруг стало скверно и тоскливо. - У меня дела тоже не сахар, - сказал он. - Создается впечатление, что Кузьмичев хочет моим честным именем и авторитетом прикрыть грязное дельце.

– У тебя есть факты?

– Пока нет. Но интуиция меня редко подводила. Я прошу тебя, Маша: держи себя в руках. Время сейчас трудное, но ведь ты сама любишь повторять: "имей душу, имей сердце, - и будешь человек во всякое время".

– Ты уверен, что все это пройдет? - тревожно спросила Маша. - В двадцатом мы жили иначе. Чище мы жили. Красивее. А сейчас… Подходит ко мне новая директриса и показывает кольцо с бриллиантом. "Муж, говорит, по дешевке купил у одного армяшки. Тот боится, что посадят, и все распродает". Заметь: "армяшка"! Она же учит детей. Что же будет, Коля?

– Ничего не будет, не закатывай истерик! - резко сказал Коля. - Я тебе прямо скажу. Да! Возможны любые издержки! Ты пойми - мы пер-вы-е! Первые строим новый мир. И делаем ошибки. Даже крупные. Я в одно верю: мы все переживем, все преодолеем! И ты верь! Верь и работай! Не нравится мне, что Генка, к слову сказать, лихо молотит языком. Плохо это. Давай примем к сведению.

– Давай примем, - послушно кивнула Маша. - Не сердись. Я устала, сдают нервы. Прости меня.

Утром позвонил Кузьмичев.

– Как среагировали в прокуратуре? - бодро осведомился он.

– На что среагировали?

– Как? - удивился Кузьмичев. - Вы же сами мне доложили: "отправлю завтра".

– Доложил. А теперь изменились обстоятельства.

– Зайдите ко мне, - Кузьмичев повесил трубку.

…Он встретил Колю укоризненной улыбкой:

– Николай Федорович, я вас не узнаю! Где ваша легендарная хватка? Где ваша решительность?

– Разрешите доложить по существу? - сухо спросил Коля. Этот человек был неприятен ему с первых дней знакомства. Вначале потому, что он был неприятен людям, которых Коля безоговорочно уважал, перед которыми преклонялся. Бушмакин и Сергеев однажды вполне откровенно сказали: "Будь с ним осторожен, он способен на все. Но поймать его за руку очень трудно. Это тоже учти. И помни главное: идеалов своих, принципов - ни перед кем не роняй!" А впоследствии Коля и сам разобрался в человеческой сущности Кузьмичева.

– Докладывайте, - разрешил Кузьмичев.

– Родькин признался в совершении преступления. Я получил заключение биологической экспертизы: на одежде Родькина, равно как и на лезвии финки, - кровь Слайковского. Экспертиза подтверждает также, что на рукояти ножа - следы пальцев Родькина. С повинной явился соучастник Родькина - Соловьев. Он рассказал, что вместе с Родькиным затевал ограбление инженера. Формально все ясно, и я обязан направить дело следователю прокуратуры.

– Что же вас… удерживает? - напряженным голосом спросил Кузьмичев.

– Меня удерживает неопровержимая обойма доказательств. Они подобраны так тщательно, что милиционер-первогодок не ошибется. В этом деле есть фальшь, товарищ начальник. Я прошу дать мне несколько дней, и я разберусь. Вы поймите - легче всего доложить, что дело раскрыто. Легче всего. Я не хочу, чтобы потом меня мучила совесть и чтобы про нас говорили, что мы "бездушная машина закона".