Андрей Орлов - Черный штрафбат

— Завтра нас бросят в бой, — помедлив, продолжил комиссар. — Хотя, возможно, что и послезавтра.

— Лучше послезавтра, — не открывая рта, прошептал стоящий рядом Игумнов.

— Вечером взводные политруки проведут с вами обстоятельную беседу. От себя же хочу сказать следующее. Единственное, чем вы можете искупить свою вину, — это достойное поведение в боевой обстановке. Ну, и, конечно, безграничной верой в победу и торжество идеалов марксизма-ленинизма и дело партии Ленина — Сталина.

— А заградительным отрядом обеспечат? — буркнул Гурвич, стоящий слева. — Откуда без него вера в победу? И с торжеством идеалов как-то под пулями…

— Заткнись, — процедил Зорин.

— Если есть желающие подать заявления во Всесоюзную Коммунистическую партию большевиков, можете это сделать прямо сегодня. Каждое заявление будет рассмотрено. В случае положительного решения мы с ротным командиром товарищем Кумариным подпишем кандидатам рекомендации о приеме в партию. И в бой вы пойдете уже не просто солдатами, а кандидатами в члены ВКП(б), то есть почти коммунистами.

От Зорина не укрылось, как ротный сглотнул и недоуменно уставился в затылок комиссару. Для вступления в ВКП(б) требовались рекомендации двух членов партии — с партийным стажем не меньше года. После одобрения рекомендаций беспартийный становился кандидатом и после прохождения испытательного кандидатского срока — зачислен в партию. Правда, срок кандидатского стажа мог растянуться года на три. Что не избавляло от обязанности платить партийные взносы.

— Чушь какую-то несет, — прошептал Липатов. — Наш ротный не партийный, точно вам говорю.

— Ничего, — успокоил его Гурвич, — тебе наш новый контрразведчик рекомендацию даст. Уж этот черт наверняка партийный.

— А Липатову на хрена? — ухмыльнулся Ралдыгин. — Наш Липатов свой кандидатский стаж еще в комсомолии отбарабанил, с сорокового член партии. Второй раз вступать?

— И что, не исключили при вынесении приговора? — бросил через плечо Зорин.

— Не-а, — отозвался Липатов. — Спешили, наверное.

— Да хватит вам трепаться, — подал голос Костюк, — дайте умного человека послушать…

Но «умный человек» уже закончил свое выступление. Не в настроении он был сегодня глаголом жечь сердца. Передал эту почетную миссию ротному агитатору с немецкой фамилией, закашлялся, отвернулся…

На взводном построении было веселее. Лейтенант Кружевский — бледный, тощий, как метла, ни разу в жизни не брившийся, торжественным срывающимся голосом, словно перечислял уже павших, зачитывал список личного состава. Каждый должен был выйти и четко и членораздельно сказать «Я». Зорин втихомолку наблюдал. По тому, как люди это делают (выходят из строя и говорят «Я»), можно многое сказать о человеке. Кто-то буквально выстреливал из строя и испуганно гаркал, кто-то не терял достоинства, а находились и такие, кому это было все равно — косолапо выбирались, что-то бубнили. Многие и винтовки держать не умели. Люди расслаблялись — не видели в зеленом неоперившемся юнце грозного командира. Ухмылялись, перебрасывались шуточками.

— А ну молчать!!! — внезапно рявкнул Кружевский. Строй в недоумении замер. Костюк на всякий случай втянул живот.

— По списочному составу сорок пять человек, — напряженно-торжественно, как на параде, заявил лейтенант. — В строю находятся…

— Сорок шесть? — пискнул кто-то и осекся. Лейтенант свел густые черные брови.

— Фамилия? — выкрикнул визгливо.

— Антошкин я… — подумав, сообщил говорливый. — Ну, в смысле… рядовой Антошкин.

— Выговор перед строем, рядовой Антошкин! — рубанул лейтенант.

«Ну и дурак», — подумал Зорин.

— И чего мне с ним делать? — еще раз подумав, поинтересовался провинившийся.

— Носить и думать, — объяснил подошедший взводный политрук Максимов — мужчина плотный и солидный. — А трепаться будем, когда вас попросят, бойцы. А когда говорит старший по званию, всем молчать и внимать. Ясно?

— Так точно, — отозвался взвод через одного.

А дальше была пафосная политинформация с уклоном в агитацию и разъяснение текущей политики партии в отношении немецко-фашистских захватчиков и жителей украинских областей, по которым в ближайшее время будет победоносно шествовать Советская армия. Ровно, Луцк, Львов, Тернополь. Области непростые, — объяснял командир взвода и примкнувший к нему политрук. — В 39-м большинство из них насильно оторвали от Польши и присоединили к Советскому Союзу. Объяснить за два года населению необходимость строительства социализма удалось не в полной мере. Три года эти территории томились под фашистскими захватчиками, а в ближайшее время снова станут советскими, так что к населению, среди которого есть фашистские пособники, и относиться следует соответственно. — Политинформацию слушали вполуха. В заключение бурят Малыгов из первого отделения выпал из строя, нечаянно уснув. А потом как мог объяснял возмущенным офицерам, что стоять неподвижно он может недолго, а тем более когда говорят какие-то непонятные слова…

Зорин обходил солдат своего отделения, ловя себя на мысли, что невольно копирует комиссара Боева и лейтенанта Кружевского. Уставшие от бесчисленных построений бойцы уже зевали, переступали с ноги на ногу. Он выстроил их по полной амуниции — в новенькой полевой форме образца минувшего сорок третьего года со стоячим воротом, с вещмешками, со скатками, вооруженных самозарядными винтовками Токарева, на которых еще блестела заводская смазка. Оружие поступило в войска недавно — свежая разработка с коробчатым магазином на десять патронов и скорострельностью тридцать выстрелов в минуту. Помимо карабинов, в отделении имелся ручной Дегтярев. Почетное звание пулеметчика и счастье таскать на себе эту тяжесть весом в десять килограммов досталась Федору Игумнову.

Он вглядывался в хмурые лица. Солдаты настороженно за ним наблюдали — особенно новенькие, те самые восемь человек. Со своими все было нормально. Игумнов, Костюк, Гурвич, Ванька Чеботаев, Ралдыгин с Липатовым. За троих — Халимова, Коваленко и Старикова — он тоже был спокоен, изучил их дела и остался доволен. Обстрелянные солдаты, воюют больше года, загремели в штрафбат по дурости, не связанной с трусостью или дезертирством. Оставшиеся пять вызывали вопросы. Он смотрел в их лица, делал мысленные зарубки, взвешивал.

— Слышь, командир, ну, чё ты нас за бакланов тут… — Он резко повернулся. Говоривший умолк, но не смутился, смотрел насмешливо, с вызовом. Не любил Зорин блатную феню. Еще с институтских времен, когда на танцах бился с городскими хулиганами, тщательно копирующими блатной жаргон. Наглые, разболтанные, распущенно-неряшливые, обожающие играть ножичками и живо теряющие спесь после двух ударов. За небольшим, конечно, исключением.