Андрей Орлов - Черный штрафбат

— Бьем овражников, — буркнул Зорин, припадая к автомату. — Бери первого, я второго. Без команды не стрелять. Пусть поближе подойдут…

Они влетели в лес — довольные, возбужденные. Попадали в траву. Стрельба за спиной прекратилась, немцы приходили в себя, подкрадывались к скалам. Пока сообразят, что никого наверху не осталось…

— Вы чего такие довольные? — приподнялся Фикус. — С фестиваля, что ли?

— Пустяк, а приятно. — Гурвич все не мог отдышаться. — Троих уложили — как на полигоне.

За скалой озлобленно застучал пулемет.

— Ну, всё, — Зорин приподнялся. — Сейчас в психическую пойдут. Камень грызть будут. А потом за нами — в лес. Разозлили мы их… Эй, грибники, все на месте?

Зашевелились солдаты, прикорнувшие за деревьями, в кустах.

— Вроде все, — подал голос Новицкий.

— Ага, лежим, тазики морозим, — поддержал Фикус.

— На восток нам, стало быть, не судьба, — гаркнул Зорин. — Во всяком случае, на этом участке. Бежим обратно на запад и забираем чуть вправо — к северу. Держаться кучкой, чтобы никто не потерялся. Привал — через пару верст. Пошли, марафонцы…

Бежали, проклиная прокуренные легкие, неживые ноги, этот бестолковый лес, где каких только ловушек природа не наставила. Лесной массив и не думал кончаться. «Так и до Берлина раньше всех дотопаем», — шутил на бегу Ралдыгин. Вставали баррикады из валежника, поваленных деревьев, под ветками и листьями таились канавы, овраги полосовали лес какой-то хитроумной паутиной. Продирались через кусты, цепляясь за колючки, огибали скопления скал, возвышающихся прямо посреди леса.

— Ну, все, ша! — выдохнул Зорин, падая в прелые прошлогодние листья. — Ни один фриц сюда в здравом уме не сунется…

Солдаты падали, как под пулеметным огнем. Он смотрел на них из-под прикрытых век. Уже не солдаты — сплошное грустное недоразумение. И сам, наверное, под стать. Только драпать и умеют…

Игумнов разодрал початую немецкую пачку. Тянулись к ней трясущимися конечностями, жадно прикуривали.

— Эх, курцы, — Зорин тоже взял сигарету, но не спешил прикуривать, — вы бы хоть отдышались, прежде чем дымить…

Замечание осталось без комментариев. Солдаты жадно сосали вонючие «курительные палочки». Даже интендант Шельнис, который, в силу «служебного положения», привык к более изысканным сортам табака. Впрочем, до конца не осилил — весь перекорежился, аккуратно затушил окурок о подошву сапога, вырыл ямку в земле и «похоронил».

— Гы-гы, — заржал Фикус, наблюдавший за интендантом. — В натуре, лесник придет и всем воткнет…

Но развивать глумление не стал, откинулся на траву и принялся запускать колечки в небо.

— Восемь нас осталось, — угрюмо глядя в глаза Зорину, проговорил Новицкий.

— Не будем о мертвых, — поморщился Зорин.

— Вот-вот, — поддержал Фикус, — тухлая тема. Помолчите, гражданин ментовской начальник. Если хотите знать мое мнение…

— Да кому оно волнует? — фыркнул Новицкий.

— Ай, как некультурно. — Фикус выплюнул окурок и привстал. — Ты, что же, думаешь, если я прямо с нар сюда загудел…

— Фикус, ша, я сказал. Нельзя нам на восток, — проворчал Зорин. — Всё понятно, мы должны пробиваться к своим, и рано или поздно мы это сделаем. Но для начала следует выйти из дурной зоны — слишком много тут чего-то скопилось фрицев, а потом опять повернуть на восток…

— Вот именно это я и хотел сказать, — радостно кивнул уголовник, натянул на глаза чудом сохранившуюся пилотку и замурлыкал «Раз пошли надело…».

— Если контрразведка узнает, что мы без дела шастали по лесам, вместо того, чтобы сразу же с боем прорываться… — засомневался рассудительный Ралдыгин.

— В какой стране мы живем… — покачал головой настроенный на философский лад Гурвич. — Мы перед немцами испытываем меньше страха, чем перед своими же карательными структурами…

— Гурвич, заткнись, — сказал Зорин. — Все уже поняли, что с кондачка к своим не прорваться. Где сейчас фронт? — хрен его знает. Может, двадцать верст, может, тридцать или десять. Пальцем в небо попадем. Наши придут, обязательно придут. Подтянут тылы, ударят… Вот только когда это будет — сегодня, завтра, послезавтра?

— Фильтрационный лагерь, суд, Сибирь… — заталдычил Гурвич.

— Опять потащил нищего по мосту, — занервничал Фикус. — Слушай, ты, иудаист недорезанный…

— Могу и в репу дать, — подумав, сообщил Гурвич.

— А что такое фильтрационный лагерь? — не понял Чеботаев.

— Зорин, уж не собираетесь ли вы взять командование на себя? — с недобрым прищуром поинтересовался Новицкий.

— Имеются варианты, товарищ разжалованный майор? — насторожился Зорин. — Пока еще командир отделения здесь я — причем вполне официально. И если вы думаете, что мне доставляет удовольствие вытаскивать вас из этого дерьма…

— Нет уж, Зорин, командуйте, — замахал ладошкой Шельнис. — Не слушайте Петра Николаевича. Раз уж взялись — а у вас это вроде бы неплохо получается…

— Спасибо, Павел Генрихович, вы так любезны. — Зорин не удержался от язвительной усмешки. — Протестующих больше нет?

— Да нормально все, Алексей, — проворчал Игумнов. — Ты же знаешь, мы за тебя горой. Ты парень что надо — сущий Суворов. Только давай еще полежим минутку-другую, хорошо? Уж больно вставать не хочется.

— Ну-ну, ведите, ведите, Сусанин, — пробурчал Новицкий и отвернулся.

Не было ни карты, ни даже общего представления о здешних топонимах и характере местности. День шагал к завершению, а они все тащились по лесу, держась выбранного северного направления. Солнце клонилось за деревья. Обозначился просвет, штрафники насторожились. Зорин с Новицким поползли вперед, расположились на опушке.

Мирная сельская жизнь… Зорин не верил своим глазам — как люди в двух шагах от войны умудряются жить мирной сельской жизнью? Абсурд какой-то. На большом лугу, источающем ароматы полевых цветов, раскинулся хутор. Небольшое крестьянское поселение на три-четыре двора. Приземистые хатки, крытые соломой, прятались в зелени яблонь. Выстроились за плетнями, как солдаты, желтеющие подсолнухи. Просматривалась петляющая проселочная дорога, убегающая куда-то за лес. По дороге в сторону хутора шла упитанная белобокая корова, а за ней — малолетний мальчишка в рваных штанах. Подхлестывал ее прутиком и что-то выговаривал на смешном украинском языке. Кукарекал в курятнике петух. Закричала женщина, засмеялась. Распахнулась скриплая дверь в ближайшей избе, выбрался криволапый мужик с голыми ногами и в жилетке, побрел, почесывая пузо, куда-то за угол — как видно, облегчаться. Из соседней избы вылупилась пухлая дама в широкой юбке, с распущенными волосами, прошла в обнимку с тазиком по двору, вылила помои в выгребную яму и, что напевая, загарцевала обратно.