Иван Днестрянский - Раненый город

— Да нет… то же самое думаю…

— Я себя о другом спрашивал, — сунув трубку в зубы и мартыновским жестом воткнув руки в брюки, хмуро заявляет бывший поджигатель, — почему «кто-то» — это я? Почему я должен, а другие нет? И откуда взялись все те, кому все равно, а тем более те, кому от меня в лоб причитается? Присяга, что ли, в Советском Союзе у каждого была разная? Ты мне только не тули, как обычно, про плохое воспитание, обстоятельства и семьи несчастных молдавских военных! Туфта это все. Частности. Должна под этим настоящая причина быть, которая людей в разные стороны в таких масштабах разбросала. Ты об этом думал, профессор?!

— Думал.

— Ну и как? Что надумал?

— Коротко сказать? Не знаю, не получалось еще… Знаешь, по-моему, в каждой стране есть люди, которые считают ее своей, и те, для кого она чужая. А в нашей стране такая ерунда вышла, что все стали понимать её по-разному. Наша с тобой Родина — это Россия, как бы ее ни называли — Российская империя или СССР. Мы так сами ещё в детстве поняли, так чувствуем, хотя ни ты, ни я — не русские вполне. Связь души со страной — это у нас не национальная связь. Какое отношение к национальности имеет чувство свободы, когда кругом тысячи километров твоей, безграничной земли? Этого Европа в славянах и татарах никогда не понимала. Этим духом Россия приумножалась, пока в Европе рвали землицу на мелкие клочья. И этот непонятый европейцами дух вселял в них ужас.

Националисты меряют нас на себя, а мы, при всей своей русскости, не националисты! Но добили за семьдесят лет нашу Россию. Не стало свободы. Её отбирали ради ради великой идеи. Слишком многим людей заставили жертвовать, многое насильно меняли… И республик полсотни настругали. До идеала так и не добрались, зато отучили всех сосуществовать по-славянски, по-русски. Теперь ради денег свободу и жизнь отбирают…

Поэтому многие другие, бок о бок с нами жившие, — не так думали о Союзе. Они поняли Союз не как одну, слагавшуюся веками и теперь покрашенную на карте в разные цвета страну, а вроде множества республик, которые кто-то насильно вместе сложил и держит. Откуда на самом деле большинство этих республик взялось, как их сверху насаждали, — это ведь вопрос, который многие люди себе не задавали. Потом вся эта демагогия началась о национальных суверенитетах… Вот и вышло, что формально все родились и присягали СССР, а на самом деле, кто как понял: кто большой, от начала времен многонациональной России, а кто тому огрызку, без Южной Сибири, Белоруссии и Украины, без добытого Петром Балтийского моря, который назвали РСФСР. Третьи вообще посчитали, что присягают только своей союзной или автономной республике…

Серж молчит, и по нему не видно даже, слушает или нет.

— Потому и разнобой? — неожиданно спрашивает он.

— Да. Не все ведь понимают, что Союз был возродившейся, но оторванной от многих корней и загодя поделенной под нынешний развал Россией. Даже прочитай «СССР» наоборот — получится «РССС». На искаженное слово «Россия» похоже. И мы тут все, кто был в одной пробитой снарядами каменной коробке: ты, я, Али-Паша, Гриншпун с Семзенисом, да Сырбу с Оглиндэ, невзирая на место рождения и национальность, — из этой самой, любимой нами, изувеченной, но все еще не убитой до конца страны. Страны, которая ни Молдове, ни Литве не противоречит. Национальное нас не раздражает. Нас раздражают подлость и злоба, которые убивают людей и воздвигают границы… Мы — рожденные в РССС.

Из фойе гостиницы выползает Жорж.

— Присаживайся, Жоржик, — гостеприимно приглашает Серж своего постоянного компаньона.

Колобок садится и нашаривает в кармане портсигар. Протягиваю ему недавно приобретенный свой. Он игнорирует.

— О чем грустят отцы-командиры?

Жорж достает и открывает свою табакерку. Ну конечно, нужно ему потрошить мои «Зимбру»! У них еще есть «Золотое руно»! По аромату Сержева дыма мог бы догадаться!

— Да все о вас, дорогие подчиненные!

— Ой, растрогал! У тебя-то какая забота?

— Сейчас Кацап снова как свинья нажрется. И Тятя, может быть, тоже.

— Пойти, что ли, помочь?

— Не сейчас. Чуть позже. Срань болотная отвалит с халявы, тогда пойдем.

— Вас ист дас, [69] «Вас ист дас» (нем.) — «что есть». как ты говоришь, «срань болотная»? — отзывается вопросом Жорж.

— Оперуполномоченные.

— А! Тогда понятно… Хорошая все-таки штука — мир. Бабье лето какое! Погодка — красота! Сколько раз мечтали так просто здесь посидеть! И вот теперь сидят, как сычи. — Глаголя этот жизнерадостный спич, Колобок поудобнее вкручивается в скамейку рядом со мной. Что-то он сегодня говорлив.

— Мы ж хотели после победы, а не черт знает как! — кисло бросает Достоевский.

— Ну, это не причина!

— Да отстань ты. Мы не грустим. Лень просто! — отзываюсь я.

— Умгу, — кратким отзывом подтверждает Серж.

— Классное было лето! Лучше бы я вместо этого городишки пролежал бы под яблоней у ставочка. В садах все ветки — до земли! В правой руке — удочка, левую протягиваешь — и грызешь джонатан или белый налив.

Колобок определенно настроен лирически. И несколько часов перед этим где-то пропадал. У девок был, что ли?

— Скоро от твоего поросячьего счастья в селах все коровы с козами передохнут!

— Это почему же?

— Почему-почему, — дразнит его Серж. — Сожрут их казаки, баста!

— Я же сказал сдохнут, а не сожрут.

— Тогда объясняй!

— Чего объяснять? Урожай в самом деле огромный. И не убирает никто. Не видели, что ли? Под деревьями красно от яблок и прочего. Осы кусаться перестали, от обжорства падают на лету! В сады скот забредает и жрет. И после травы переварить падалицу не может. Копыта у них крючит, животы раздувает — и капут, заворот кишок.

— Ужас! Неужто такое от фруктов бывает?

— Глянь! Признался-таки, что козел, — боится! — резюмирует опасения напарника благодушествующий Достоевский.

Жорж по старой привычке этой язвы не замечает.

— А местами падалица и вовсе слоем бродит, бакш от браги до небес стоит! Скотина, нажравшись, лежит пьяная в стельку. Последний раз ехал — десяток овец у осыпавшегося виноградника видел. Никакие. Даже стоять не могли. Хозяин с пастухом как раз подогнали грузовик и кидали их в кузов.

— Скоро и мы тоже… Подниматься не пора?!

Лениво делаю Сержу тормозящий жест рукой. Пропить остатки мозгов, как Федя и Тятя, мы успеем. Лучше еще немного подразним Жоржа, не успевшего охладеть от проявленного нами цинизма.

— Эх! Может, к воде лавку подтащим? — с другого боку заходит Колобок на тему. Но желающих тащить нет.

— А может, тебе и удочку принести?

— Нудятина! Зачем с удочкой сидеть, когда гранату бросить можно? — критикует мою идею Серж.