Владимир Першанин - Не промахнись, снайпер!

После войны меня нередко спрашивали, верил ли я в победу в сорок втором и начале сорок третьего. Скажу так не слишком задумывался над этим вопросом. Если смерть гуляет рядом, о будущем не загадываешь. Самому бы до вечера дожить. Когда похоронили двух бедолаг, снова про Саню Ваганова вспомнил. Спасут его в санбате или нет? Настрой в тот день был у нас хуже некуда. Поднималось солнце, значит, впереди бомбежка и возможная немецкая атака. Долго равновесие не удержать, либо немцы нас выбьют, либо остатки людей погонят в атаку. Наверное, в последнюю.

Бомбежка вскоре началась, но так себе, слабенькая. Три «Юнкерса» под защитой истребителей наскоро сбросили бомбы, отстрелялись и улетели. Возможно, опасались наших «ястребков». Зато каждый час то в одном, то в другом месте хлопали минометы. Я сделал три выстрела. Не знаю, попал или нет, но вызвал огонь на наше укрытие.

Бомбардировщик Пе-2 после вынужденной посадки лежал на брюхе, с треснувшим в двух местах корпусом. Сержант Чепель примостился со своим двухметровым ружьем ближе к крылу. Его защищал не только корпус, но и массивный двигатель. Позиция казалась надежной. Пусть не имелось такого широкого обзора, как в моих окопах, которые я постоянно менял, но Чепеля больше заботила безопасность. В эффективность своей стрельбы по танкам он не верил. Ружье пробивало на триста метров лишь тридцать пять миллиметров брони. У немецких танков броня была гораздо толще, и они сметали бронебойщиков огнем орудий и пулеметов после первых двух-трех выстрелов.

За полчаса до смерти сержанта мы покурили с ним. Он, вздыхая, косился на бугорок, где похоронили умерших от ран бойцов, затем тоскливо произнес:

— Хорошо, что я племяша в тыл отправил. Чую, не досидим здесь до вечера. Примелькался наш самолет, и мы тоже…

Основания для этих слов имелись. Вчера укрытие бомбили, сегодня обстреляли из 37-миллиметровой автоматической пушки. Небольшие снаряды сделали в корпусе десяток новых пробоин, каждая диаметром полметра. Эту скорострельную пушку окрестили «собакой». Стреляла она, словно собака лаяла: «ав… ав… ав». Мы отлежались в окопах, но ходить вдоль корпуса стало опасно. Сквозь отверстия нас могли заметить немецкие пулеметчики.

Чепеля достала мина. Их и выпустили по нам всего штук шесть. Одна влетела в разлом корпуса и угодила точно в окоп бронебойщика. Три с половиной килограмма железа и тротила исковеркали тело до неузнаваемости. На дне окопа, в густой массе крови, внутренностей, оторванных конечностей, лежал обрубок человека. Корпус самолета заляпало кровью и мелкими кусочками плоти.

Пулеметчик только ахнул и отвернулся, зажав рот ладонью. Противотанковое ружье не пострадало, мы вытянули его, а останки сержанта решили немедленно закопать. Когда забросали землей, вспомнили о патронах к ружью. Я свесился головой вниз, патронов не разглядел. В лицо пахнуло таким смрадным духом разорванных внутренностей, что едва не вырвало.

— Черт с ними, с патронами. Закапываем.

Наш временный гарнизон уменьшился до двух человек Сидели с пулеметчиком (имя не запомнил) и тупо курили одну цигарку за другой. Говорить ни о чем не хотелось, во рту нестерпимо горчило от махорки. Не покидала мысль, что сидим на кладбище, вокруг одни покойники. Кто нас хоронить будет? Пулеметы с завидной регулярностью простегивали корпус «пешки» насквозь, пули шли в метре над головой, не давая вылезти из окопа.

К вечеру рискнул. Обозлился на собственную нерешительность и на немецких минометчиков, сотворивших такое безобразие с хорошим мужиком Иваном Чепелем. Вспоминался и сгоревший снайпер, висевший на проволоке. Сделал два расчетливых выстрела, меняя каждый раз позицию. Одной пулей достал наблюдателя. Он так мотнул головой, что я не сомневался, попал точно. Второй выстрел простегнул бруствер и, возможно, ранил фрица с винтовкой. По нам открыли огонь из дзота, затем снова выпустили несколько мин. Немцы пристрелялись неплохо, мины кромсали корпус или взрывались совсем рядом.

— Ну, хватит палить, — нервничая, попросил ручной пулеметчик. — Расшлепают нас, как бронебойщика.

Я послушался и больше не стрелял. Вечером приползли несколько раненых, в том числе ротный, Вася Чапаев. У лейтенанта были перевязаны обе руки, но выглядел весело. Наверное, понимал, что получил шанс выжить.

— Третье ранение, — сообщил он, когда я свернул ему цигарку. — Левую руку, кажись, перебило.

— Значит, пару месяцев в госпитале позагораешь.

— Не хотелось бы из полка уходить.

Особой печали после всего пережитого за последние дни в голосе лейтенанта не слышалось. Он устал от войны.

— Как у вас обстановка? — спросил Чапаев. — Нормально?

— Лучше некуда. Напарника моего в лицо ранили. Живой или нет, не знаю. И бронебойщика миной разорвало.

— Чепеля Ивана? Жаль.

Но сквозь сочувствие проскальзывали радостные нотки, что сам он жив и отдохнет в госпитале.

— Водка есть?

— Нет. Сухой закон, — ответил я.

Вскоре появился старшина с помощником. Принесли противотанковые гранаты, еду и махорку. Чапаев попросил у него водки. Старшина, откладывая нам теплую кашу в котелки, немного подумал и заявил, что водки у него нет. Ход мыслей нашего мудрого хозяйственника я угадал. Водка, или разбавленный спирт у него, конечно, имелась. Однако лейтенант из батальона выбывал и, скорее всего, навсегда. Из госпиталя в свой полк не возвращаются, значит, нечего на него водку тратить. Пришел комбат Морозов, расспросил меня, как и что. Затем тоже потребовал водки. Капитану старшина отказать не мог и с готовностью отстегнул фляжку.

— Вот, ношу чуток… на всякий пожарный.

Комбат сделал несколько глотков, пустил фляжку по кругу среди раненых и тоже уселся с нами поесть.

— Ты чего не ешь, Чапай? Пожуй.

— Не хочется, кость свербит.

— Расстаемся, значит. Лучший командир роты уходит, жаль… Эй, там, не увлекайтесь, спирт крепкий. Оставьте Чапаеву

Затем попрощались со слегка осовевшим от потери крови и выпитого спирта лейтенантом. Чапая в батальоне уважали. Мы с ним крепко обнялись.

— Пока, Федор. Не подставляйся фрицам.

— Пока, Василий. Выздоравливай.

Раненые ушли цепочкой, а комбат с ординарцем остался возле самолета. Закуривая, спросил меня:

— Надоело здесь торчать?

— И надоело, и нельзя дальше. Фрицы пристрелялись, в «пешке» сплошные дыры.

— Не обижайся, что тебе спирту не дал, — сказал Морозов. — Ночью спать не придется. Получаем пополнение. Я пришлю сюда людей с младшим лейтенантом, будешь ему помогать.

— Значит, наступление?

— Я тебе ничего не говорил, и ты помалкивай. В атаке снайперы не нужны, пойдешь в цепи вместе со взводом. Если люди залягут, поднимай любым способом. Сам знаешь, в атаке медлить нельзя. Оказываю доверие, не подведи.