Алескендер Рамазанов - Зачем мы вернулись, братишка?

– Гусейн, я тебе по старым временам скажу: бывшие атеисты чаще всего уходили к баптистам. И такие бляди платочки надевали, и пить-курить бросали! Тот же эффект. Как только на земле бардак, вспоминают о Боге. Библию пусть читают. Иов-многострадальный хорошо по этому поводу выразился. Кстати, если ты уж будешь меня прокачивать через своих имамов, то позволь и твою фамилию назвать моим «шейхам». Без обиды?

– Называй. Я после всех этих дебатов газетных – человек публичный. Хорошо, не девка! Может быть, даже к лучшему, вдруг узнают, с кем ты связался. И отговорят?

Аллахвердиев от души рассмеялся:

– Брат, так прокачивали лет двадцать назад. Если честно, то я сам не возьму в толк, зачем им это нужно. Только дурак может вводить в Дагестане чужой мазхаб. Тут своего-то не понимают толком. Или не знаешь, кто и как сюда ислам принес? И к кому. Просто человеку в горах – Магомет понятнее Христа.

– Это потому, что горы ближе к Богу, – сделав постное лицо, заключил Гусейн.

В гостиницу Аллахвердиев не пошел только потому, что, простояв минут двадцать на приморском шоссе у мрачного здания инфекционной больницы, не смог остановить такси. Зато дождался патрульной машины. Эта остановилась без всякой просьбы. Пока один из милиционеров искал знакомые буквы в загранпаспорте, второй, зайдя в тыл, прохлопал Акбара от спины до щиколоток и разочарованно бросил напарнику: «Э, чисто». Правильно, денег в Махачкале по вечерам он не брал еще с отроческих лет. Страж порядка благоухал курдючным салом и чесноком. Не иначе, хинкалом отужинал. Вспомнив, что буфета в гостинице нет, Акбар поплелся домой, благо было рядом. И правильно сделал: ночью в номер, где он поселился, метнули пару бутылок с зажигательной смесью. Поскольку алиби было полным, к тому же он запомнил номер патрульной машины и фамилию одного из милиционеров, особых объяснений в райотделе он не давал. На прощанье следователь буркнул, что вся смута в мире от газетных писак, и был немало удивлен, когда Аллахвердиев с этим охотно согласился и даже предложил всех журналистов переселить в ИТК за разжигание низменных страстей и любопытство.

– Я не шучу, товарищ майор милиции, одна Политковская чего стоит! Или тот же Измайлов.

– Вы знакомы, – ухватился следователь, – пишете в их газету?

– Нет, что вы, просто фамилии такие интересные. А Измайлов наш земляк, но лично не знаком, – поспешил откланяться Аллахвердиев.

Неумелая «наружка» у дома не очень обеспокоила. В его отсутствие побывал Гусейн и оставил записку следующего содержания: «Так бы и сказал! Нехорошо комедию ломать. Выезд в 14.00». Понятно, прокачали и повели. Это неплохо. Хуже, если ты – «неуловимый Джон», который «никому на хер не нужен».

Грязно-белый червяк отчаянно извивался на пожухлой затоптанной траве. Красный нейлоновый шнур туго опоясывал шею, ноги под коленями и у ступней. Грузовик, из которого выбросили жертву, медленно отъехал, и курсанты замкнули каре.

– Кто думает, что в этом мешке – человек, глубоко ошибается, – голос начальника лагеря был лишен каких-либо эмоций и, казалось, падал в пустоту, поскольку принцип «слушай и молчи» был одним из главных в «Джемале». – Это – враг. Кто сомневается, пусть вспомнит, что он видел вчера на фотографиях. Уничтожить врага – святое дело. Все. Приступайте.

Снимки, обнаруженные у русского сержанта, призванного из Кизляра, были действительно убойными. На первом плане выложенные в ряд, истыканные пулями моджахеды, уже тронутые зеленью разложения, а над ними, подбоченясь, гордо стоят бойцы в пятнистых майках. И черт его дернул привезти в терскую станицу этот диск! Всем живым на этих фотографиях был заочно вынесен приговор. А найти – чего уж проще: неделю подержали в яме и предложили опознать товарищей. Вроде и не секрет, не военная тайна, тем более что подразделение вычислили по строению на заднем плане и номерам бронетранспортеров.

На ходу, обнажая длинное узкое лезвие, к месту казни направился заросший рыжей щетиной крепыш в блеклом американском камуфляже. Акбар его раньше не примечал. Очевидно, из четвертого взвода, новички, их вяжут кровью. С другой стороны деловито подошел оператор, долговязый юнец, досаждавший Акбару вопросами о том, как стать настоящим журналистом. Деловито выбрал точку съемки, обвел объективом курсантское каре и, не отрываясь от окуляра, кивнул головой. «Хайр-эд-дин», как мысленно окрестил крепыша Акбар за его рыжую бороду, опустился на одно колено, захватил подбородок пленника, не спеша прорезал ткань в области шеи, а потом с силой полоснул лезвием, одновременно пригибая голову жертвы к груди. Свистящий звук вырвался наружу, сменяясь бульканьем и харканьем гортани. Ткань по бокам вздулась и потемнела. Тело забилось в предсмертных конвульсиях. Рыжебородый поднял клинок, нацелил его в область сердца и вопросительно посмотрел на начальника лагеря. Тот, с презрительной миной, разрешающе махнул рукой. Крепыш оседлал корчащееся тело и, протяжно хакнув, вогнал нож ниже ключицы.

Кошмар начался неделю назад. Нет, все шло просто отлично! Новенькая «Мазда» уверенно шла по перевалам, каменистым руслам в ущельях. Гусейн был настроен благодушно и даже не пытался выудить информацию о покровителях Аллахвердиева. Рассуждал по пути о том, что у разных народов разная степень склонности к традиционным образцам поведения, что в таком государстве, как Россия, возможен правовой плюрализм. Акбар рассеянно слушал его, поглощенный магической, суровой красотой гор. В конце концов, когда Гусейн заявил, что шариат – самое действенное средство исламской демократии, Акбар ядовито заметил: «Кто к власти для шариата, кто к шариату за властью. Ты из каких будешь?» После этого источник благочестивого красноречия иссяк, и он предложил остановиться перекусить в ближайшем удобном месте на природе. Таковым оказался пустующий домик дорожного мастера перед кувшинообразным входом в ущелье.

На каменном столике под дикой маслиной разложили снедь: вареную баранину, балык, брынзу, помидоры, чуреки, бутылки целебной «Рычал-Су». Пряный запах цветущего дерева, легкий ветерок расслабили Аллахвердиева, и он подумал, что хорошо бы вот здесь и остаться, не вести натужных разговоров, не лезть в чужую для него жизнь. Ну почему везде нужно принимать чью-то сторону? И как быть, если в жилах течет кровь горца и казачки? И что делать, если даже в веротерпимой России не хуже сурепки попер бытовой национализм? Вечные вопросы страны тупо-остроконечников.

– К нам, кажется, гости? – прервал его раздумья водитель, седой кумык, видом напоминавший бывшего профессионального борца. Рокот двигателя со стороны ущелья нарастал.