Алескендер Рамазанов - Война затишья не любит

После незначительной правки рассказ звучал так: «Ночью в советскую воинскую часть, которой командует полковник (имярек), поступил сигнал о том, что банда, пришедшая из Пакистана, намерена напасть на кишлак Мияхейль. Времени оставалось немного, поэтому советские воины-интернационалисты перекрыли вместе с воинами ВС ДРА пути подхода наемников. Бандиты, увидев, что в кишлак им не войти, решили спровоцировать советские посты на боевые действия и обстреляли их. Но провокация была сорвана. Солдаты Апрельской революции, действуя отважно и умело, вышли в тыл противника и метким огнем рассеяли банду. Когда советские воины узнали, что в ходе уничтожения банды был поврежден дом местного учителя, то в ближайшую субботу приняли бескорыстное участие в ремонте дома. Скоро в Мияхейле состоится еще один субботник, в котором также примут участие советские и афганские воины. Планируется отремонтировать участок дороги и мост. Кстати, недавно на дорогах, ведущих в Мияхейль, советские саперы обезвредили несколько противопехотных мин, установленных врагами мирной жизни».

Отчеты о благородных поступках из воинских частей были так же однообразны, как облик благородного человека в соцреалистической литературе. Солдаты помогали афганским товарищам во всем – от строительства мечетей до сбора урожая. Только что овец не помогали пасти! И никогда не воевали. В лучшем случае снимали мины и оборонялись на постах у охраняемых объектов.

«Горек хлеб военного корреспондента, – размышлял Астманов, – но это все же хлеб. Хорошо, что весь этот злостный бред пойдет в эфир без имени автора… Но все одно – скверно на душе».

А вот душу в Бала-хиссар можно было лечить ежедневно – водка в Кабуле стоила дешевле, чем у родных границ, в Кундузе. А что касается работы, так Астманов предпочел полуправду – полному вранью. Все выдумывал от первого до последнего абзаца, в том числе и названия населенных пунктов. Эти «кала», «хейлей» и «тепа» в Афгане было, как Алексеевок в Союзе. И все это надоело хуже горькой редьки. Душа и полковник Зорькин просили крупных форм. Так он дошел до матерого агента по кличке Аламас.

На двадцати страницах печатного текста (авторский лист!) Астманов выращивал афганского Джеймса Бонда. Герой, несправедливо обиженный в королевские времена, запутался в политических течениях и встал на сторону врагов Апрельской революции. Конечно, Аламас был неуловим, жесток, прекрасно владел всеми видами оружия. Он охотился за активистами партии, устраивал диверсии на дорогах, подрывал мосты и линии электропередачи. Правда, и у него была слабость: безмерная отеческая любовь к дочери – ученице кабульского лицея «Истикляль». Конечно, дочь не знала, что отец жив, конечно, Аламас под видом сельского учителя посещал лицей и видел издалека, как расцветает Анахита… В конце концов стало ясно – героя пора убивать. Для этого Аламас на двух страницах прозревал, затем, осознав, что все эти годы боролся со своим народом, испытал духовный кризис и вступил в конфликт с иностранными хозяевами. А тут еще пришло трагическое известие: юная моджахедка Парвина, получив от главаря банды ядовитые таблетки нервно-паралитического действия, засыпала их в бачок с питьевой водой в лицее «Истикляль». Первой отравленную воду выпила Анахита. Девочку Астманов решил не убивать – ее с огромным трудом спасли в советской клинике в Кабуле. И спас ее тот самый врач, чей пятилетний сын погиб, подорвавшись на мине, установленной Аламасом в старом Советском районе Кабула. В повестушке образовался «индийский» стержень, столь любимый в Афганистане и СССР. Теперь можно было перебросить Аламаса из недружественной страны на родину с новым заданием, в ходе которого он, лично перебив половину банды, погибает сам с изощренными проклятиями в адрес своих хозяев и всех, кто противостоит Апрельской революции.

«Горький путь Аламаса», так, недолго раздумывая, Астманов назвал творение, первыми услышали в авторском прочтении разведчики. Странно! Нахально выдуманный герой им понравился. Им, через день уходящим по заминированным тропам в стреляющие горы. Астманову стало не по себе: сотворил монстра… Впрочем, возможно, это был профессиональный интерес. Ведь смотрела же разведка в качестве чуть ли не учебного пособия «Рембо. Первая кровь» и ему подобные боевики. Обаяние слова? Повесть, как и все, что писал Астманов, была намеренно набита штампами и «костылями». Пробовал он читать разведчикам стихи! Плохо кончилось. Прознали, что он помнит наизусть «Луку Мудищева», и без счета просили повторить… Премьера «Горького пути Аламаса» закончилась возлиянием и совершенно диким, на взгляд Астманова, предложением: не убивать героя, а привлечь его к работе с советской военной разведкой… Запахло афганским вариантом «Судьбы резидента».

У афганских товарищей «Аламас» тоже пошел на ура. Поскольку свой радиоканал не работал, очерк частями прочитали на дари и пушту по радио «Ватан», которое якобы активно слушали беженцы в Пакистане, и опубликовали в армейской газете «Хакикате сарбоз», без которой, разумеется, не могли жить революционные солдаты, в массе своей грамоты, на уровне чтения газет, не знающие.

Нужно отдать должное – афганцы выплатили Астманову гонорар. Пять тысяч афгани. Этой нешуточной суммы, по ценам того времени, хватало на восемь пузырей «большого брата», он же «сабонис» – так назывались в просторечии литровые бутылки водки «Столичная» с винтовой пробкой. Ее, родимую, во вражеский Пакистан и дружественную Индию поставляла советская организация с мудреным названием «Союзплодимпортэкспорт». Афганские дукандоры быстро сообразили, что воинам-интернационалистам, во-первых, водка нужна и приятна, как «дым отечества», а во-вторых, шурави никогда всерьез за бутылку не торговались, не то воспитание!

Нет, не все деньги ушли на «сабонисов»: был организован роскошный плов и шашлык, не мизерный, афганский, а привычный, где кусок мяса размером в детский кулачок, где серебряные кольца лука и рубиновый помидор соседствуют, истекая соком. Тризна по Аламасу прошла в дружной компании журналистов и полковых разведчиков. Последние, расчувствовавшись, подарили Астманову отличные, едва разношенные ботинки «Херортс» на толстой упругой подошве. Астманов, конечно, предполагал, откуда такая редкость, но дареному коню… Тем более что ботинки оказались впору.

Не обошлось и без ложки дегтя. Наутро после пиршества полковник Зорькин спросил, как это некоторые советские офицеры собираются платить партийные взносы с иностранных гонораров, и вынес решение: «Никаких гонораров больше не будет. Запрещаю. Вы меня хотите на парткомиссию вытащить? Если афганские товарищи желают поощрить ваши труды, то пусть сами получают, а с вами делятся. Никаких ведомостей, росписей. Вам Родина жалованье платит! Стыдно!» Разумеется, такое распоряжение более всего устраивало афганскую сторону.