Юрий Бедзик - Сильные мести не жаждут

Ведь я — летчик, хоть и исполнял последнее время обязанности штурмана. Я умею летать, могу поднять в воздух машину, преодолеть тысячекилометровые расстояния. Это то, что нужно Клаусу Бухмаеру. Ему не хватает крыльев, он неспособен вырваться из этого грязного, кровавого водоворота (в котором, вероятно, ему до сих пор неплохо жилось), и я должен помочь ему. Как именно?.. Мы отправляемся на ближайший аэродром в Косовой Долине, там у Клауса есть друзья, есть свой комендант местного гарнизона, умный, трезво мыслящий человек из достойной берлинской семьи. Они выбирают самый лучший самолет, заправляют его горючим, довооружаются и — в путь!

— Зачем вам пленный летчик? — удивился я. — И куда вы собираетесь лететь?

— У нас одно направление: к американцам в Италию. Они уже больше года стоят под Римом. Мы перелетаем через Адриатику, садимся на одном из их военных аэродромов. И тут я представляю вас, советского летчика, которому я помог бежать из фашистского плена. Логично?

— То есть…

— Мы с вами становимся борцами против нацизма. Звучит?

— Немного комично, правда, если иметь в виду вашу эсэсовскую форму.

— Форму легко сменить. Форма меняется так же просто, как хозяин, которому ты служишь до тех пор, пока он имеет возможность удерживать тебя в достойном положении…

Он был прямолинеен, четок, неопровержим. Его план был осуществим. Реален. У него своя цель, у меня — своя. Но полет в Италию… Какие-то тиски сжали мне грудь. За тысячи километров от своих… Американские проверки, американские лагеря… Мне стало не по себе. Не лучше ли покончить со всем тут, под этим развесистым югославским дубом, возле куреня, в тишине горной страны? Одна пуля — и меня нет. Товарищи мои, вероятно, уже погибли. Рукавишников лежит мертвый. А я тут веду переговоры о том, как подороже продать свою жизнь. На лице моем, вероятно, появилось неуверенное выражение. Немец что-то почувствовал, и его охватила тревога. Последний шанс на спасение уходил из его рук, и вместе с ним исчезали долгие годы его будущей умиротворенной, богатой жизни на отцовской вилле где-то под Бохумом, исчезали родовой парк, аллейка с гипсовыми фигурами, ночные бары, красивые девушки, пылающий камин с массивным вольтеровским креслом, в котором сидит старый отец, старый, всеми уважаемый Отто Бухмаер, собственник контрольных пакетов акций нескольких крупных фирм. Оберштурмфюрер смотрел на меня с ненавистью и одновременно с надеждой, с какой-то детской мольбой в глазах. И тут он сказал последнее, чем мог, как ему казалось, поколебать мое внутреннее сопротивление.

— Если мы спасемся, я обещаю вам солидную долю в акциях моего отца, — прошептал он с нажимом на слове «солидную». — Мне известно, что наши заводы остались невредимыми. Американцы бомбардировали преимущественно гражданские поселения. А мой старичок занимается оборонной индустрией… Короче, вы станете миллионером.

— Блестящая перспектива!

— Вы не знаете моего отца. Он горячо меня любит, своего единственного сына и наследника. Человека, который спасет Клауса, отец отблагодарит со всей щедростью немецкой души.

Я усмехнулся. Не потому, что речь шла о награде, об этих отцовских миллионах, которые были больше эфемерными, чем реально существующими. Я усмехнулся при мысли, которая неожиданно возникла в моем мозгу. Мне представилось прекрасное свободное небо, в котором я смогу подняться до самых больших высот, стать его властелином. Там я поступлю так, как захочу. Никто не сможет сдержать меня, не вырвет из моих рук штурвал. Там я буду выбирать свою трассу сам.

— Время, — напомнил оберштурмфюрер и многозначительно посмотрел в сторону своих вояк.

Я согласился. Теперь все зависит от того, доберемся ли мы до ближайшего аэродрома. И удастся ли нам захватить самолет.

— Вы уверены, что солдаты не помешают нам? — спросил я Бухмаера.

— Ни за что, — твердо ответил он. — Считайте, что их уже нет.

— Как это нет?

— Скоро увидите сами.

Офицер поднялся. И в то же мгновение поднялись солдаты. Им так не хотелось идти выполнять какое-то неизвестное задание, нарываться на опасность. Лениво застегивали мундиры, подтягивали ремни, брали в руки автоматы. Колонна выстроилась и тронулась с места.

Миновали лесок и вышли на поле. Скалистые горы туманным гребнем темнели на западном небосклоне. Какое то сельцо едва виднелось из-за высокой кукурузы. Была жара, из-под ног поднималась пылища, солдаты шагали медленно, расслабленно, неохотно. Дорога вела в горы. Через село, через густые кустарники, в неизвестность, туда, где из за каждого выступа, из каждой расщелины могли ударить автоматы партизанской засады. Солдат удивляло, почему командир так спокойно ведет их дорогой смерти? Почему не высылает вперед дозорных?.. Не окосел ли, случайно, от выпитого? Последнее время такое случается с этим придурковатым парнем в эсэсовском мундире, с блестящими молниями в петлицах. Чтобы их черти взяли, эти молнии! Только и жди молний с неба, из-под земли, из-за кручи…

Бухмаер приказал мне идти рядом с ним. Собственно, он вел меня, держа в руке пистолет, как настоящего пленника. Высоко в небе, над горными вершинами, парил могучекрылый орел. Может, ждал добычу? Или удивлялся отчаянности этих серо-зеленых фигур, их невеселому маршу по горной дороге?

Устроили привал возле нависшей над дорогой скалы. Измученные жарой, солдаты обессиленно повалились на землю. Бухмаер позвал одного из них, высокого, длиннорукого человека, который нес пулемет и коробку с лентами, Я заметил, как они переглянулись с Бухмаером, и на губах пулеметчика как будто промелькнула тень хитрого взаимопонимания. Когда мы двинулись дальше, солдат с пулеметом уже не отставал от офицера. Стал как бы его охранником. Будто прикрывал его от возможного нападения партизан.

Дорога карабкается вверх. Она — как путь к небу, как путь в бесконечность бытия. Из-под солдатских ног срываются камни, кто-то едва слышно ругается, некоторые со злобой поглядывают на Бухмаера. На этой дороге все может случиться. На этой дороге не развернешься, не станешь обороняться. По два человека, только по два человека… Неожиданно дорога прижимается к скале узенькой ступенечкой. Повисает над страшной пропастью. Над черной бездной.

Солдаты идут гуськом: один, второй, третий… Цепляются за выступы, прижимаются к каменной стене. Со страхом поглядывают вниз…

Бухмаер положил руку на плечо своего охранника. Тот понимающе кивнул. И тут произошло невероятное.

— Ложитесь! — крикнул мне офицер.

Падая на кремнистую тропку, я увидел, как длиннорукий верзила быстро поставил на землю пулемет, вложил в него ленту и дал длинную очередь по шеренге солдат. Бил с близкого расстояния, бил безошибочно, сбрасывал в пропасть серые фигуры. Не было ни крика, ни воплей, ни проклятий. Падали, падали, падали… Все закончилось мгновенно. Пустая стежка над пропастью, пилотки, котелки, автоматы… И ни живой души.