Вадим Пеунов - Об исполнении доложить

В ту ночь так ничего и не произошло. Мы сняли посты, отвели на отдых взвод оперативной службы. Сколько впереди еще таких тревожных ночей, сотканных из бесполезного, изматывающего нервы ожидания?

С вечера все началось с самого начала. Но в этот раз ожидания оказались не напрасными.

В ноль часов девятнадцать минут первый пост доложил по рации на пеленгатор: «Прохожий отправился на прогулку». Это — в нашу сторону.

В два пятнадцать Шоха появился в районе посадки. Вытащил на край клеверища сушняк, заготовленный накануне. Потом наблюдатели потеряли его из виду, возможно, лег где-то на клеверище. По крайней мере до трех часов тридцати пяти минут ничем себя не обнаруживал.

В три тридцать пять пролетела группа самолетов, Сугонюк послал в небо две ракеты: зеленую и белую. Самолеты ответили желтыми. Сугонюк зажег два костра на западном конце клеверища.

Где-то над нашими головами затарахтел одномоторный самолетик. Он «проутюжил» местность над посадкой. Сугонюк перебежал на восточную сторону и зажег еще два костра, четко обозначив границы посадочной площадки.

— По-моему, — сказал Борзов, — будет приземляться. Или большая группа, или большой груз.

Пока Сугонюк занимался своими делами, оперативный взвод занял исходные позиции.

Летчик был опытный, он сажал самолет на незнакомое, неприспособленное поле, причем практически не освещенное. Только в последний момент Сугонюк дал белую ракету. Самолет коснулся земли, побежал к кострам, развернулся. Сугонюк тут же бросился тушить костры. Разметал и затоптал их. В наступившей темноте ориентироваться можно было лишь по звуку мотора, работающего на малых оборотах. Но вот открылась овальная дверца, внутренняя часть самолета оказалась освещенной синим светом.

В бинокль были видны два силуэта. Третий человек, оставаясь в самолете, помогал вытаскивать не очень большие, но, похоже, тяжелые контейнеры.

Потом самолет прибавил обороты, побежал по клеверищу и взмыл в воздух.

— Прибыл всего один, — подытожил Борзов. — Но с солидным грузом. Дадим уйти.

«Один…» И сразу возникло подозрение: «Может быть, этот «один» к операции «Есаул» не имеет никакого отношения? Случайно мы вышли на что-то иное…»

Борзов отверг мои сомнения:

— Если здешние места предназначены для десантирования группы «Есаул», то портить их другой, менее значительной операцией не будут. А вот разделить группу — могли. Возможен и другой вариант: прибыло техническое обеспечение. Люди десантируются где-то в ином месте и налегке.

— Но все равно придут на базу, где их ждет снаряжение, — высказал я свою версию.

По западной окраине посадки шла полевая дорога. Сугонюк выкатил на нее тележку, вместе с прибывшим погрузили ящики и направились в сторону Александровки.

Мы долго наблюдали за ними: поднявшаяся к этому времени луна светила довольно сносно. Но когда тележка выкатилась на открытую местность, преследование пришлось прекратить. Сугонюк и прибывший вели себя настороженно, часто останавливались, осматривались. Порою Сугонюк возвращался назад, проверял дорогу. Чувствуют, что ли, наше присутствие? В общем, они были явно чем-то встревожены.

— Пожалуй, надо предоставить им свободу. Свернуть не смогут, впереди только Александровка, — заверил я Борзова.

— На вашу ответственность, — неохотно дал он согласие.

О том, что Шоха вернулся, мы узнали от своих людей, поселившихся в хате через дорогу от Сугонюков. «Тележка под навесом», — доложили они.

Стали мы ждать вестей от Надежды. Признаться, я волновался изрядно: придет она на место свидания или нет? Я-то в нее верил, а вот как Борзов воспримет ее возможную задержку?

Надежда пригнала корову к родничку после обеда.

— «Братик»! — покачала она сокрушенно головой, увидев меня. — Ты бы только знал, кого ночью привел в дом мой Шоха!

Я сделал вид, что понятия ни о чем не имею, пожал плечами.

Пустив корову на сочную траву, Надежда начала рассказывать.

— С той поры как Шоха вернулся контуженным, мы с ним спим врозь, слава богу, места в доме хватает. Последнее время он все зудел, дескать, к нему должон прибыть друг. Думаю, может, какой фронтовой. Когда Шоха минувшей ночью исчез из дому, не приметила, заспала. Под утро слышу: Пан рычит — значит, неподалеку чужой. Еще подумала, может, кто прошел по круче. Пора было вставать скотину кормить. Вышла на веранду в чем спала. Навстречу Шоха. Ведет гостя. «Вот, — говорит, — моя хозяюшка». Я шмыгнула назад, натянула платье. Выхожу. А они все еще толкутся в коридоре, света не зажигают. Гость мне вежливо: «Здравствуйте». Ну и я — подаю руку. Он пожал… Меня всю в жар и бросило. Девятнадцать лет прошло, а я его впотьмах по рукам узнала. Говорю: «Здравствуй, Филипп Андреевич!» Он аж отшатнулся. Шоха свет зажег. Филипп Андреевич улыбается, да только скулы свело, будто зеленое яблоко жует. Не по себе ему. «Признала, — говорит. — Только я теперь не Филипп Андреевич». — «Как же величать прикажете?» — спрашиваю. Отшутился: «Много будешь знать — скоро состаришься. А я старух не люблю». Ну и я в долгу не осталась: «Безымянные-то только на кладбище под сгнившими крестами». — «Зла, — отвечает, — как мартовская кошка. Зови Иваном Ивановичем». На том и порешили. Говорю: «Имя православное, ничуть не хуже другого».

Чухлай! Вот уж с кем не чаял встретиться! Признаться, я надеялся, что прибыл кто-то из руководителей операции «Есаул» — доктор Хауфер или фон Креслер.

Надежда продолжала:

— Интересовался семьей Черногуза. «О том, — говорит, — что Степан пять лет тому сдох, знаю, и о том, что его дочери уехали из Степановки, тоже знаю. А ты вот добудь их адреса. И племянниц».

«Вырезал селами… Хочет вновь взяться за старое. Но от кого он доведался о смерти Черногуза? Может, бывал в здешних местах до войны? Тогда логично предположить, что Сугонюк давно работает с ним в паре».

— В Ростов собираются… — рассказывала Надежда. — Какой-то дружок у него там. Вначале хотел послать меня, потом передумал. Шоха показал свое медицинское свидетельство, после чего Филипп Андреевич решил: «Инвалиду войны сподручнее». И вот ходит Чухлай за мною по пятам. Плитку разжигаю, он тут как тут: «Дай помогу». Толку поросенку картошку, сидит напротив, пялит гляделки. «Вспоминала хоть?» Отвечаю: «Чуть не каждый день. Как берусь за лопату, так и вспоминаю: черенок-то короткими пальцами не обхватишь». Он мне свое: «Я злым словам больше не верю. Ты мне тогда наплела про чекистов, я сдуру пощекотал тебя и потерял самого верного друга». Но не нравятся мне его глаза, — продолжала раздумчиво Надежда. — Мы, бабы, такие взгляды шкурой чувствуем. Втолковываю: «Старый посох сколько ни поливай, дуба не вырастет». Лишь ухмыляется: «В таких разговорах мы с тобою еще не поставили точку».