Иван Семин - Сталинградские были

Выглянула полная луна и ярко осветила курган. От неудобного положения у Бориса затекли руки и ноги. Под шинель забиралась холодная сырость, нагоняемая ветром с Волги. Наконец туча прикрыла луну, и все погрузилось во мрак.

Часовому, видно, надоело ждать. Он сердито плюнул и побрел к блиндажу.

Не мешкая, Борис юркнул к пушке, захлестнул конец веревки за ее ствол и подал условный сигнал. Но пушка не трогалась с места, так как под колеса были подложены деревянные клинья. Борис вытащил их и стал осторожно подталкивать орудие.

Сзади послышалась немецкая речь.

«Смена караула», — догадался Борис и опрометью скатился вниз.

— Ахтунг, ахтунг! Вер ист дас? — встревоженно окликали вражеские солдаты.

Пушка рванулась с места и покатилась вниз, набирая скорость. Перепуганные гитлеровцы открыли беспорядочную стрельбу.

Грохот катившегося орудия долетел до наших окопов.

Бойцы по тревоге схватили оружие и приготовились к бою. Но, увидев перед бруствером «машину без бензина и керосина», расхохотались.

Борис четким шагом подошел к командиру роты и доложил:

— Товарищ старший лейтенант, задание выполнено. Огневые точки противника разведаны. Одна доставлена как трофейная!

К вечеру тяжелые тучи обложили со всех сторон небо, покрыли город непроглядным мраком. Под его покровом бойцы первого взвода перешли на отдых в подвал, уцелевший под развалинами большого каменного дома.

После двухнедельного боя на холоде, под непрерывным дождем, этот подвал, в котором прежде жильцы складывали дрова, казался солдатам теплым и даже уютным. Они тесно уселись вокруг железной печки и завели беседу о мирной жизни. Шутили, смеялись, подтрунивали друг над другом. Грызли сухари, запивая их кипятком. Вспоминали жирные русские щи, украинские галушки, сибирские пельмени.

Только Каргин, пожилой рыжеусый боец, не вмешивался в разговор. Он молча стоял у двери, вслушиваясь в пронзительный свист ветра и шум дождя. Лицо солдата, освещенное слабым огоньком коптилки, было угрюмо и сурово: его тревожило, что не было никаких известий от семьи. Эвакуировалась ли она или осталась на месте, он не знал, а городок, в который он переехал из Астрахани за месяц до войны, уже был занят немцами.

Перед отправкой на фронт он забежал домой и наказал жене в случае чего ехать в Петропавловск, где жила его сестра.

— А неужели и сюда могут прийти? — взволнованно спросила тогда жена. — Может, и не нужно дожидаться? Подняться и поехать?

Он ничего не ответил ей тогда: разговор перебила маленькая дочь. Вбежав в комнату, она бойко стрельнула глазами на отца, на мать и, не переводя дыхания, выпалила:

— А ты, папка, не хочешь бить фашистов? А то все собираются.

Каргин настойчиво разыскивал семью: писал в облвоенкоматы, в городские отделы социального обеспечения, и отовсюду один ответ: не значатся, не проживают. А тут еще прибавились волнения. Утром командир полка послал молодого бойца Сергея Панина с пакетом в штаб стрелковой бригады, которая занимала оборону в районе тракторного завода. Панин пока не вернулся, а между тем дотошный «солдатский телеграф» передавал, будто немцы еще раз перерезали на северном участке армию и отрезали бригаду от основных сил армии.

Каргин верил этому. Противник все время направлял главные удары на слабо подготовленные к обороне рубежи наших войск. Цель была одна: как можно быстрее взять Сталинград. Недаром Гитлер бросил сюда шестую полевую армию. Он гордился ее маневренностью и ударной силой. Это она в сороковом году первой вторглась в Бельгию, это ее знамена развевались в Брюсселе и Париже, в Югославии и Греции.

Каргина беспокоила сейчас судьба товарища.

С Паниным он пробыл в одном взводе не так уж долго, однако подружиться успел крепко, хотя и по возрасту, и по характеру они были совсем разными людьми.

Дружба их началась с небольшого. Как-то ночью Каргин вернулся из боевого охранения. Погода была ненастная, промозглая. Хотелось поскорее лечь и уснуть. Но только он стал укладываться, как откуда-то появился Панин с котелком кипятку, заваренного душистым чебрецом.

— Выпей кружечку, папаша! С холодка оно хорошо!

Каргин не отказался от такого угощения. За чаем разговорились.

Панин рассказал, что до Сталинграда он побывал в боях под Воронежем. Там попал в плен и целую неделю изнывал от пыток и голода в концентрационном лагере на Новой Мельнице, что возле Острогожска. Эсэсовцы допрашивали военнопленных и мирных жителей, требуя у них сведений о советских воинских частях и партизанах. Допрашиваемые молчали. Взбеленившиеся палачи били их палками по голове и пяткам. Но пленники только плотнее сжимали зубы, стараясь не проронить ни звука. Тогда людей выводили на солнце, ставили по команде «Смирно» и держали до тех пор, пока те не валились с ног.

Во время одного такого «допроса» Панин потерял сознание. Его сочли мертвым, погрузили на машину вместе с расстрелянными и вывезли за село в ров. Очнувшись, Панин выбрался из-под трупов и ночью переплыл Дон у села Урыва. В Лисках он явился к военному коменданту.

— Говорят, кто раз уйдет от смерти, потом два века жить будет, — усмехнулся Панин, закончив рассказ. — Однако, на мой взгляд, лучше один век прожить, зато как следует, чтобы и людям была польза, и себе удовольствие… Налить еще кружечку, папаша?

Каргин внимательно посмотрел на своего собеседника, на его слегка скуластое лицо с умными глубокими глазами. «Молодой, но суждения имеет правильные», — подумал он, а вслух сказал:

— Век прожить — не поле перейти. Поле не так перешел— повторить можно. Жизнь снова не начнешь…

После этого Каргин стал частенько беседовать в минуты затишья с Сергеем Паниным и постепенно привязался к нему, как к самому близкому человеку.

Так началась у них дружба. Большая фронтовая дружба…

«Неужели что случилось с Сергеем? — с тревогой думал теперь Каргин, напрягая слух, и тут же сам успокаивал себя — Не может быть! Не из таких Сергей, чтобы в беде растеряться».

Такого же мнения были и другие бойцы.

— Придет! — уверенно говорили они. — Переберется от тракторного на левый берег, пробежит до шестьдесят второй переправы, что против нас, а потом опять через Волгу сюда.

И в самом деле, дверь вскоре распахнулась, пламя коптилки заметалось от ворвавшегося ветра, и на пороге появился Панин. Он был весь мокрый. Дрожа и неловко переступая озябшими ногами, он снял шапку, молча отряхнул ее у порога и прошел к печке.

— Нет, так, брат, не годится! — подскочил к нему Каргин. — А ну-ка!.»

Он быстро раздел Панина, заставил снять ботинки и обернуть ноги сухими портянками.

Пока Панин переобувался, Каргин с одним из бойцов отжал его шинель, повесил ее возле печки и, торопливо развязав вещевой мешок, достал из него аккуратно завернутую в полотенце флягу.