Евгений Воробьев - По Старой Смоленской дороге

Добродеев поглядел на лежащего немца с печальным недоумением:

— Может, его только оглушило? Вдруг очнется?

Познанский подошел ближе, склонился над немцем и сказал:

— Летальный исход. Современная медицина бессильна.

Он снял с убитого планшет, торопливо раскрыл, перелистал бумаги, развернул карту и принялся ее рассматривать.

Добродеев отволок убитого в придорожный подлесок, затем перетащил мотоцикл с коляской за обочину с такой легкостью, будто это был велосипед. А Жарков все сокрушался, не отходя от Познанского:

— Нарушил я приказ… Душа зашлась, и память отшибло. Как услышал это самое «нах хаузе», позабыл себя и сорвался с резьбы…

— Может, еще кого подкараулим, — подал голос Добродеев, желая подбодрить товарища.

— А карта оперативная, — повеселел Познанский, — тут и номера полков… Приятный сюрприз!.. Штаб их армии под Смоленском, сняли дачу в нашем военном городке…

Жарков отвязал от вяза повисший провод, свернул в моток и повесил себе на плечо, а Добродеев сказал:

— Может, веревочка в дороге пригодится.

Они углубились в мелкоствольный лес, и там Жарков с деловитостью опытного механика осмотрел мотоцикл.

— «Цундап» в порядке!

Но стрекотать по большаку опасно, и Добродеев поволок мотоцикл по лесной просеке подальше от места происшествия.

Добродеев тащил мотоцикл и помалкивал, а Жарков никак не мог успокоиться, все казнился и ругал себя за неуемную вспыльчивость. Как он только не обзывал себя! И пустопляс он, и ветрогон, и дуролом несуразный, который дошел до полного бессознания, можно даже сказать, повредился умом…

Познанский неожиданно для всех, а прежде всего для самого себя прикрикнул на Жаркова:

— Что за самобичевание? Отставить! Или вы хотите потерять авторитет в нашей группе?

Это помогло Жаркову приободриться и заставило его больше думать о делах насущных. К чему ворошить то, что уже припорошила летучая и в то же время прилипчивая пыль?..

Весь следующий вечер они проторчали в засаде на большаке, но немец-одиночка или небольшая группа немцев так и не клюнули на блесну. То по их проволочной леске, лежащей в дорожной пыли, проезжало несколько машин кряду, то двигался длинный обоз или автоколонна.

Был случай, Познанский и Добродеев услышали мотор вдали и натянули провод поперек дороги, не не распознали, что за мотор шумит, приближается. Пытались своей проволокой цуг-машину заарканить! Немец-водитель остановился после того, как со звоном лопнул натянутый провод. Пассажиры постреляли порядка ради по ближним опушкам из пулемета, из автоматов и двинулись дальше, горланя и гогоча.

Оставаться в тылу у противника и караулить нового связного? Или вернуться домой, пока не устарели карта и документы в планшете мотоциклиста? Познанский уже разобрал все готические каракули, расшифровал пометки на карте.

Жарков склонялся к тому, чтобы задержаться еще на сутки, на двое, повоевать на голодный желудок и поймать «языка». Познанский сочувствовал Жаркову, но убедил его, что это неразумно — слишком ценный планшет маринуют они без толку. Будущий «язык», которого они подстерегут, скорее всего и половины того не выболтает, что сообщила захваченная карта…

Когда в клубах дорожной пыли показался мотоцикл с коляской, разведчики обедали. Все вскочили на ноги.

— Кого это несет? — терялся в догадках старший лейтенант Маслаченко, он стоял с ложкой в руке, позабыв про пшенную кашу с мясом. — Наверно, офицер связи.

— Да еще с адъютантом на запятках, — удивился Кожухарь.

Водитель резко затормозил, подняв маленькую пыльную бурю, и соскочил с сиденья. Не успела осесть пыль на придорожных кустах, как водитель, одетый во все серое, подошел к старшему лейтенанту Маслаченко и откозырял:

— Сержант Жарков, техник-интендант Познанский и боец Добродеев с задания вернулись. — Доложив, он отдернул от пилотки руку и бросил ее по шву, взметнув облачко пыли, окутавшее всю его фигуру.

Кожухарь с трудом узнал товарищей. Пилотки Жаркова и Познанского, звездочки на них, каска Добродеева, бинокль, снаряжение, гимнастерки, шаровары, сапоги и лица всех троих — в пыли. Черным, блестящим было только кожаное седло, с которого, отряхиваясь, слез Жарков, багажник, где сидел Добродеев, и место в коляске, из которой вылез Познанский; незрячие, запыленные очки он держал в руке.

— Разведданные у техника-интенданта, — Жарков показал на серый планшет Познанского. — А также доставлено средство передвижения немца. Марка «Цундап».

— Как же вы через линию фронта? — удивился старший лейтенант Маслаченко.

— Мотор приглушил, на ихний глушитель не надеялся. Горючим два раза заправились по дороге. Из наших подбитых танков, — вздохнул Жарков.

— Я и позабыл про твое штатское звание — механик МТС…

Жарков добавил вполголоса, виновато:

— А что касается «языка», то разговор у нас с ним не получился. И надо прямо сказать — по моей вине. Хотел пригласить фашиста в лес, подальше от дороги и — начертоломил, оглушил до смерти…

Старший лейтенант уже выпотрошил трофейный планшет, увидел карту.

— Как это — «разговор не получился»? Вся карта в крестиках, номерах. В штабе и не такие кроссворды разгадывают…

Все подробности о поиске Кожухарь выспрашивал у Добродеева, а Жарков был еще более замкнут, чем всегда.

Отдохнуть ему не пришлось, вызвали вместе со старшим лейтенантом к начальнику разведки дивизии.

Жарков опасался, что после недоразумения с мотоциклистом он окажется у тугоухого, заикающегося майора на плохом счету. Но правдивое донесение Жаркова только повысило к нему доверие контуженного разведчика.

Тот разостлал на столе карту и стал объяснять Жаркову задание. Показал, где перейти линию фронта, вручил снимок железнодорожного моста, который необходимо взорвать. В помощниках снова Добродеев.

— Разрешите идти? — спросил Жарков, складывая квадрат полученной карты.

— Идите и помните: мост должен быть взорван. Что бы ни случилось! — майор говорил подчеркнуто официальным тоном; когда даешь такое задание словами сухого приказа, легче скрыть волнение. — Поняли, Жарков? Что бы ни случилось…

Жарков молча полез в карман гимнастерки, достал фотографию, завернутую в газету, и также молча протянул ее майору.

На войне любят показывать карточки жен и детей. Фронтовики показывают семейные фотографии с гордостью, лица их при этом светлеют, а Жарков скривился, как от боли.

Майор не хотел обидеть Жаркова и взял снимок, хотя не считал, что время для воспоминаний выбрано удачно.

Со снимка смотрела пышноволосая блондинка. Рядом с ней, держась за спинку кресла, стоял мальчонка в матроске с якорем на рукаве. Мальчишечье лицо выражало крайнюю озабоченность, ее не смогла стереть ретушь провинциального фотографа. Майор внимательно разглядел фотографию.