Семен Близнюк - Костры ночных Карпат

Медленно поднимались по свежей просеке, усеянной бетонными балками. Эрнадь болтал безумолку, рассказывал гостю анекдоты, не забывая прихвастнуть, какие укрепления возводит его часть на этой горе.

Канюк протестующе взмахивал руками:

— Я ничего в этом не понимаю, я — гражданский человек, не надо мне знать ваши секретные объекты. Коммерции без выпивки нет — напьюсь, проболтаюсь, тогда вы же первые меня и повесите.

— Вешаем не мы, вешают другие, — вдруг очень трезвым голосом заметил капитан. — А поскольку господин агент получает лес в запретной зоне, то не имеет значения — знает он, что находится в этой самой зоне, или нет. Кто попадает в ад, тому уже неважно — будут его поджаривать на вертеле или спустят в кипящий котёл…

— Значит, я, по-вашему, в аду? Майор расхохотался:

— Ну нет, вы пока лишь на пороге преисподней. Как и мы, грешные… Или наша компания вас не устраивает?

— Обижаете, господин эрнадь?

— Тогда, может быть, сфотографируемся вместе — на добрую память? — спросил майор.

Тут Канюка даже взяла оторопь: в конце тропы, на совсем очищенной от снега поляне, среди каких-то ящиков их ожидал лейтенантик с «лейкой», переброшенной через плечо на грудь.

— Он у нас — спортсмен, — заметил эрнадь, похлопав лейтенанта по спине. Он любит с похмелья пробежаться километров пять по горным тропам. Марафонец!

Лейтенант смущённо улыбался, расчехляя фотоаппарат. Канюку, естественно, было не по себе, когда майор и капитан устроили его между собой и начали позировать.

И всё-таки не подавал виду, что он понимает, насколько подстроена ими эта сцена. Начал уговаривать майора дать ему расписку, что снимался не по своей воле. Ведь в запретной зоне, наверное, нельзя фотографировать.

— Ему разрешается, — эрнадь кивнул в сторону лейтенанта. — Он из контрразведки.

Канюк остановился. Эрнадь дружески пожал ему локоть:

— Не волнуйтесь, дорогой, мы тут уже снимались — и с немецкими друзьями, и с итальянскими. Вы можете гордиться, что оказались, так сказать, на передовой… На линии борьбы с большевизмом: ведь эти русские от нас — всего в трёх шагах.

— Знаю, потому и опасаюсь, — признался коммерсант. — Завтра же, пожалуй, позвоню в Будапешт, попрошу наряды в другом месте.

— А спокойных мест в Карпатах теперь нет, — ответил майор. — Да и зачем нас было угощать?

Канюк опять почувствовал, как противный холодок ползёт по спине…

Майор засмеялся. Беспокойство всё-таки не покидало Канюка. Не покидало и тогда, когда он заверил в поселковой урбарии фиктивный договор на лесоразработки, скрепив его печатью. Он понимал, что если лесорубы не придут на «участок»— а ведь они не могли прийти, ибо всё было игрой, тот юркий лейтенантик пустит в ход свою фотографию. И прикидывал, сколько ещё времени осталось в запасе — месяц-полтора, пока сойдёт снег, пока пойдёт большая вода. И он не ошибался, находчивый и изобретательный разведчик Грабовский.

Вечером майор рассматривал готовые снимки. Взглянул на «спортсмена».

— Ну, что скажешь, Деже?

— По-моему, он чистый лопух, господин эрнадь.

— Однако слишком много потратился на выпивку, — раздумчиво произнёс майор.

— Да ведь заработает он на этом лесе, наверное, порядочно, — возразил лейтенант.

— Ладно, Деже, может быть, ты прав. И всё-таки отправь на всякий случай этот снимок в Ужгород, кому следует. Застраховаться не мешает…

Канюк обладал недюжинной памятью, которая теперь пригодилась. Доехав до Мукачева, он успел условными пометками на «договоре» обозначить всё, что запечетлелось в его голове. Напряжённая работа мозга, волнения, выпавшие на долю за последние двое суток дали себя знать: перед самим Мукачевом он почувствовал, что как будто теряет сознание, и впал в забытьё. Очнулся, когда за руку потрогал какой-то священник. Поезд уже стоял. Священник участливо спросил Канюка, не нуждается ли он в медицинской помощи. Канюк тихо поблагодарил и, шатаясь, покинул вагон.

В Хусте обработал добытые данные, снабдил их рисунками и передал Рущаку. Только когда «почта» пошла за границу, решил поделиться с руководителем группы своими опасениями.

— Ты смени пока что свою «униформу», — посоветовал Явор, — Хватит жить представителю фирмы «Галамбошк Будешь железнодорожным контролёром — я уже документы загодя припас.

— Запасливый ты человек.

— Без этого нам теперь нельзя. А знаешь, для чего тебе нужна новая «форма»?

— Как не знать? Думаешь про второе задание забыл? Признаться, уже начал его выполнять — в лоб столкнулся с этими чертями в Воловце.

…Второе задание было, пожалуй самое опасное из всех, за которые бралась группа Явора: надо было постараться выявить связи контрразведки со своей агентурой. Явор не знал, что это задание советских товарищей было продиктовано необходимостью: в горах провалилась крупная разведгруппа, стало ясно, что на неё вышли с помощью провокатора, и над другими группами нависла такая же опасность. После волчьей стаи надо было проникнуть в осиное гнездо.

Из письма Ивана Михайловича Канюка авторам книги: «Долго я прикидывал, с какой стороны можно бы подобраться к одной „конторе“, как мы называли её промеж себя, в городе Пряшеве, в фашистской тогда Словакии, „Контора“ была особая — лучше не то, что в окно стучаться, а за тремя лесами обходить: там располагалась гитлеровская секретная служба, как мы полагали, пряшевское гестапо, но по теперешнему моему разумению, там находилась служба СД, руководившая деятельностью своей агентуры и агентуры венгерской контрразведки в Закарпатье.

Над подходом к пряшевскои «конторе» ломал голову и Явор. Вначале он предложил «ход» с железнодорожником, а потом пришли к выводу, что лучше поработать под «безработного». Родом я был из Дубровки — и крёстный лист имел такой, а на Словакии тоже была Дубровка. Потом говорил я по словацки прилично. Ну, а сойти за безработного каменщика или плотника труда не представляло — сотни таких слонялись по Карпатам. И тут я вспомнил, что есть у меня одна знакомая девчина. Встречался с ней давненько — когда она была ещё студенткой ужгородской семинарии, в мои солдатские годы — в 1937—38-ом. Звали её Одотьей, по фамилии Шорбан. Родители её из красивого такого, если знаете, села Богдан на Раховщине. Бывал я у Одотьи на квартире в Ужгороде — жила она тогда у одного верного человека, коммуниста Павлика, умная была девушка, все понимала, как следует. Помню, тогда говорила с горечью, что, мол, раскололась семья — она за коммунистами пошла, а брат на Словакии вроде бы стал жандармом.

Сказал я Рущаку, он и говорит:

— Я тебя уже во всяких ролях видел, а вот ухажёром ещё не приходилось. Хотя ты у нас толстяк — ничего, сойдёшь. Желаю удачи!