Александр Тамоников - Боевые асы наркома

– Женщина для нас лишь инструмент своих желаний, – ведя машину, говорил Сосновский. – Мы ищем в женщине то, чего нам в данный момент не хватает, олицетворяем ее со своими потребностями. Хочется в данный момент ласки, и мы ищем ласковую и нежную. Хочется горы свернуть, вынь да положь нам подругу с характером, деятельную натуру, с которой хоть в разведку, хоть на Эверест. Хочется разнузданных интимных отношений и…

– Тебе хочется разнузданных интимных отношений? – осведомился Шелестов, сидевший рядом на переднем сиденье.

– Это я для примера, – быстро отозвался Сосновский. – О крайностях мужских желаний говорю.

Он свернул к вокзалу и сбавил скорость. Сидевший на заднем сиденье Коган хмыкнул и тихо прокомментировал:

– Бабник.

– Не-ет, – возразил Сосновский и покрутил в воздухе пальцем. – Я не согласен с такой формулировкой. При чем тут бабник? Как-то однобоко вы судите обо мне, товарищ Коган. Я не бабник, я – жизнелюб. Я прежде всего люблю жизнь. А как можно любить жизнь, не любя женщин? Они ведь часть нашей жизни, значительная часть, можно сказать, что половина ее.

Сосновский неожиданно замолчал и еще больше сбавил скорость. У входа в вокзал остановилась машина, из которой вышла женщина. К ней сразу подбежал постовой милиционер, отдал честь и сделал приглашающий жест рукой. Важная персона эта дамочка. Но не это насторожило Михаила, не это привлекло его внимание. Он увидел, как рядом остановилась еще одна машина. Открылась дверь, из второй машины высунулась рука с пистолетом, и раздалось три выстрела. Женщина упала, милиционер выхватил из кобуры «наган», но машина уже рванула с места. И тут Сосновский резко повернул руль.

От резкого удара смялось переднее крыло «эмки», заскрежетал металл. Но машина, которую протаранил Сосновский, от удара отскочила к бордюру и замерла с заглохшим двигателем, прижатая к бордюрному камню. Шелестов толкнул дверь и, доставая пистолет, выбрался из машины. Водитель покореженной машины выскочил и бросился бежать, с другой стороны машины появилась женщина с пистолетом. Хлестко ударили пистолетные выстрелы. Водитель упал, а к нему уже подбегал постовой милиционер. Шелестов бросился за женщиной.

Что-то произошло важное. Чтобы в Москве, при военном положении столицы, и вдруг вот такое убийство. Явно это не бандиты и не грабители. Максим собрался было выстрелить в воздух и крикнуть женщине, чтобы она остановилась и бросила оружие, но та вдруг на бегу, почти не оборачиваясь, дважды выстрелила в его сторону. Одна из пуль пролетела так близко от головы Шелестова, что он невольно отскочил в сторону. Стрелять! На поражение! Остановившись и переведя дыхание, Шелестов поднял пистолет и прицелился. Черт, прохожие! Максим замешкался, и это спасло ему жизнь. Он успел заметить боковым зрением, что сбоку на него надвигается что-то черное.

Машина едва не сбила его с ног. Шелестов упал и откатился в сторону, больно ударившись локтем. А женщина обернулась, посмотрела ему в лицо и тут же запрыгнула в притормозившую машину. Шелестов, шипя от боли в локте, поднял пистолет, но тут мимо проехал автобус, и он со злостью опустил руку. Подбежавший Буторин помог ему подняться, разглядывая форму, не появится ли где пятно крови. Но Шелестов был цел.

– Живой? Вот это да. Средь бела дня! Запомнил машину?

– Что тут запоминать? Обычная черная «эмка», номера грязью забрызганы. Женщину в лицо я запомнил, но что толку.

Они вернулись к вокзалу, где милиция уже оцепила место преступления. Тело убитой женщины лежало на тротуаре. В двадцати шагах лежал мужчина, которого постовой милиционер так «удачно» застрелил, попав точно в сердце. Сосновский стоял рядом и покусывал губу. Шелестов, придерживая ушибленную руку, подошел к нему.

– Как ты что-то успел понять? Или ты ее знаешь?

– Нет, – покачал Михаил головой. – Наши водители просто так такие маневры не совершают. Это во Франции таксисты носятся по узким улицам исторической части города, где два велосипедиста едва разъезжаются. А наши водители – образец соблюдения правил движения. Эталон просто. А тут такой резкий маневр. Не знаю, может, интуиция подсказала.

Платов сидел за столом и сверлил недовольным осуждающим взглядом Шелестова и его товарищей. Максим только что очень подробно рассказал ему о происшествии и своей роли в нем. Платов слушал и молчал. Его проницательные глаза сейчас излучали лишь холодное неодобрение.

– Вас что, совсем нельзя одних оставлять? – спросил он. – На замок запирать в промежутках между заданиями?

– Мы должны были проехать мимо? – скрывая раздражение, спросил Шелестов.

– Представьте себе – да! – резко парировал комиссар госбезопасности. – В нашем деле каждый выполняет свои обязанности. Вы еще вместо своего задания займитесь по пути к цели спасением на водах или кормлением бездомных кошек.

– Убийство женщины, явно не простой женщины, среди бела дня нельзя сравнивать с проблемой бездомных животных, – вставил Сосновский, но Платов так на него глянул, что Михаил сразу замолчал.

– Когда вы избавитесь от ваших гражданских штучек? – со вздохом проворчал комиссар госбезопасности. – Когда вы поймете, что война, тем более война тайная, – это простая арифметика. Счет идет на количество жизней, как это ни гнусно звучит. Вдруг, ввязавшись в это дело, вы получили бы пулю? Тогда вы сорвали бы ваше задание и принесли бы вред родине. А из-за срыва вашего предстоящего задания могут погибнуть сотни, тысячи и десятки тысяч людей. А вы кинулись спасать одного человека. И даже не спасать, а ловить убийцу, когда жертва, как это ни печально, уже все равно была мертва. Без вас бы не обошлись, конечно? Ладно, пошли к наркому.

Члены группы переглянулись. Ясно, что задание будет важным, отсюда и тот выговор, что они получили от Платова. И ясно, что задачу хочет поставить сам Берия, он хочет убедиться, что группа все поняла и осознала всю важность предстоящего задания. А если нет? А если этот поход к наркому снова закончится арестом и камерой? Думать о плохом не хотелось, но каждый прошедший через тюрьму терял доверие к власти раз и навсегда. Всегда оставался шанс, что все повторится, какими бы ни были твои прошлые заслуги.

Когда группа поднялась со стульев, Платов осмотрел всех придирчиво и только потом кивнул – пошли.

Берия разговаривал по телефону и, когда Платов вошел, махнул рукой. По знаку Платова группа расселась на стульях вдоль стены. С кем разговаривал нарком, было непонятно, но вдруг прозвучало знакомое – Коба. Да, пожалуй, единственный человек, кто мог разговаривать со Сталиным сидя, – это Берия. Остальные даже по телефону разговаривали с ним стоя. Настолько у всех был велик трепет перед этим человеком. Но Берия был знаком со Сталиным, тогда еще Джугашвили, по революционной борьбе, которую они вели в Грузии. И они с ним были на «ты», и Берия называл его Кобой – по старой революционной подпольной кличке. Сейчас Берия в чем-то убеждал Сталина, и тот, судя по интонациям, прислушивался к словам и мнению своего наркома.