Николай Шахмагонов - Барвенково – Сталинград. Цена хрущёвской подлости

На следующий день Зигфрид пригласил Настю к себе и сказал ей:

– Собирайтесь, Настья, мне нужно ехать в город, в штаб и я беру вас с собой. Я скажу, что вы, мой девушка, хотеть пройти по магазинам. Что-то купить. Я сказал своим, что вы – мой, простите, вы – моя девушка…

– Зачем?

– Что, зачем?

– Зачем так сказали? Вы же знаете…

– Да, да, я знаю, всё знаю. Знаю, что вы любить Афанасий Петрович, – Зигфрид отчего-то стал вдруг волноваться и снова коверкать и слова, и падежи. – Но так надо. Иначе не понять… Здесь не понять, почему я так с вами Настья… Ну так отношусь…

В волнении он, как всегда, говорил на русском не чётко и неровно, хотя старался говорить лучше. Он ещё прежде объяснил, что просит говорить с ним на русском, потому что ему нужна тренировка. И обычно, когда всё спокойно, он говорил довольно чисто. Но вот почему он вдруг теперь стал волноваться, Настя поняла не сразу.

Он помолчал, молчала и Настя, не знала, что говорить и как реагировать. Её было сейчас важно одно – установить связь с центром, установить связь с Ивлевым. Но Зигфрид не спешил объяснять, как и что делать в городе, он почему-то волновался всё более и вдруг сказал:

– Я полюбить вас Настья…

– Что? – спросила она и у неё всё замерло внутри, поскольку она почувствовала в этом большую угрозу для себя: «Неужели придётся, ради выполнения задания идти на связь с Зигфридом?»

Но проницательный Зигфрид, вероятно, уловил испуг Насти, потому что поспешил сказать:

– Нет-нет… Не бояться… Нет вам бояться. Я уважать ваше чувство к Афанасию Петровичу и уважаю его тоже. Нет. Не надо думать, – он посмотрел ей в глаза, – Нет… Просто вам знать, что очень сильно Ich liebe Sie, – произнёс он по-немецки «я люблю вас» и тут же поправился: – Нет, я хотеть, сказать эти слова по-русски, не по-немецки, хотел сказать, что я сильно любить вас Настя, – сделал паузу и сказал уже совершенно чётко и правильно, поскольку, видимо, совершённое признание сняло некоторую часть волнения и напряжения: – Я, я любить… Нет-нет, я, я люблю вас Настя.

Этот короткий монолог нелегко дался Зигфриду, германскому офицеру, который, если следовать правилам, принятым с восшествия на престол люмпенов и бакалейщиков, мог просто, ничего не спрашивая и не объясняя, сделать с этой девушкой всё, что ему угодно. Но он волновался, он даже оговаривался и старался исправить оговорки, объясняясь по-русски, и Настя не могла не оценить этого душевного порыва и ещё раз убедилась в том, что этот немец не только с немецкими корнями, но и хоть с весьма отдалёнными, но русскими, не такой как все. Он не вызывал отвращения, как вся эта бескультурная, оголтелая, грубая и жестокая масса животных, что встречалась на каждом шагу в разведцентре Абвера.

Что она могла сказать? В данном случае её единственной защитой, как ей казалось, была любовь к Афанасию Петровичу, глубоко, судя по всему, что она знала, уважаемому Зигфридом. И она воспользовалась этой зашитой:

– Я очень люблю Афанасия Петровича.

– Моя понимай, – снова разволновался Зигфрид, – Я ничего не делай. Вы, Настья, быть спокоен.

И перешёл к делу.

В эти минуты Насте стало даже немножечко жаль Зигфрида, хотя он был враг, хотя может и не такой лютый, как все вокруг, но враг…

И тут она вспомнила, как они первый раз приехали в эту русскую деревеньку, в которой решено было разместить разведцентр Абвера. Работы по оборудованию завершались. В деревне ещё были жители, которые обеспечивали эти работы. Но вот настал момент, когда они стали не нужны. И тогда свершилось страшное… Часть из них сразу погрузили в машины и отправили куда-то, причём офицер, отправлявший колонну, сказал с плотоядной усмешкой:

– Не тратьте патроны. Пусть сами выкопают яму. В ней их и засыпьте…

Отправили не всех. Оставили девушек, которых солдаты потащили в сарай и оттуда вскоре донеслись отчаянные вопли и крики, которые вскоре утихли.

Зигфрид наблюдал за всем этим, не выходя из машины. Ну, допустим, жестокость германцев не знала предела. Им нужно было что-то построить. Построили. Использовали людей, а как заканчивалась стройка, уничтожали. Жестоко, бесчеловечно, преступно, но по крайней мере объяснимо – ведь само нахождение центра должно быть секретно. Русские бы так не поступили, но на то мы русские, Русские Люди, а они – представители носителей европейских ценностей, то есть нелюди. Но зачем надругаться?

Настя выразительно посмотрела на Зигфрида. Он сидел рядом, а на переднем сиденье был водитель. Водитель с вожделением глядел на происходящее во все глаза и плотоядно посмеивался.

Зигфрид поймал её взгляд и отвернулся к автомобильному окошку, сделав вид, что его заинтересовало совсем другое, на другом конце села.

– Как же так можно?! Зачем? Но решили убить, убили бы, – прошептала Настя так, чтобы не услышал водитель.

Зигфрид метнул на неё строгий взгляд и приложил палец к губам, кивнув на водителя.

Ответил же, когда они вышли из машины и остались одни:

– Зачем говорить при водитель… Я против такого, что был, что вы видел. Я считаю это плёх.

– Почему же не остановили? – спросила Настя.

– Это нельзя. Это не поймут. Не поймут, почему я так сделал. Это, – он хотел объяснить, но не находил слов: – Это не по…

– Остановить, значит поступить не по-германски? – не удержалась Настя от неосторожного замечания.

– Не так, не так… Это… не немцы, это, – он, видимо, опасался сказать резко: – Это те, кто воспитан теперь… перед войной, – и наконец выдавил: – Это не настоящие немцы.

Больше он ничего не сказал, ведь тогда он ещё не добился от Насти признания в том, что она советская разведчица, хотя и понимал, что это так, а потому позволил себе откровенность.

Но для Насти тот разговор имел большое значение. Она поняла, что Зигфрид не потерянный человек, да, да, человек – такой термин к нему применить можно было.

На следующий день Настя вышла в город. Ивлев действительно снабдил её явками и паролями для связи с подпольем. Нужно было немного, всего-то передать шифровку, составленную самой Настей. Она была простой – эта шифровка, но именно простотой своей являла огромную трудность в расшифровке, ибо было много символов, известных только самой Насти Ивлеву.

И вот Афанасий Петрович Ивлев получил сообщение от Зигфрида, то самое, которое и передала Настя через подпольщиков и тут же отправился к Гостомыслову.

– Вижу что-то важное? – спросил тот, едва взглянув на выражение лица Ивлева.

– Очень думаю важное.

– Зигфрид?

– Он самый. Настя передала через подпольщиков. Видно, с разведцентром что-то не так. Вот: – Ивлев положил на стол короткий текст.

Гостомыслов прочитал внимательно и поднял глаза на Ивлева: