Николай Юрконенко - Белый олень. Часть 3. Одинокий волк под луной

Он не видел того, что произошло дальше. Пришел в себя лишь тогда, когда автомат перестал дергаться – в магазине закончились патроны. Открыв глаза, понял, что стрелял, зажмурившись от страха, и сперва никого не увидел перед собой. Потом рассмотрел – впереди что-то белело. Сделал несколько тяжелых шагов, словно ступал по вязкому болоту.

Автоматная очередь уронила мальчика навзничь. Он лежал на спине и, казалось, еще живыми глазами смотрел в безрадостное афганское небо. Сбитый с головы пакуль валялся рядом, взгляд выражал боль, а на лице застыла печать величайшего изумления. Винтовку он выронил, ладони были прижаты к изрешеченной пулями груди, словно пытались остановить алую кровь, потоками льющуюся из ран и убегающую в песок.

И вместо того, чтобы в диком ужасе бежать с этого проклятого места, чтобы не видеть того, что он сотворил, чтобы не видеть алой дымящейся крови, залившей одежду мальчишки, и этих, исходящих дикой болью черных глаз, – вместо этого, Сергей вдруг опустился на колени перед убитым им человеком и замер, стискивая автомат за раскаленный ствол и не ощущая того, что он нещадно обжигает пальцы.

А впереди уже грохотал бой. Цепь прочесывания, наткнувшись на расположение противника, прижала его огнем к земле, загибала фланги, охватывая душманов полукольцом. Раздавшийся за спиной треск кустов заставил Сергея оглянуться. Подбежал запыхавшийся вездесущий Большаков, бывалым глазом оценил ситуацию.

– Ну, молодчик, капрал, не сдрейфил! Значит, первый нарвался на «духов»? С-суки, где оказались, а! И не подумаешь, ведь плоскоти'на кругом, обычно они в скалах хоронятся. Ты одного завалил? Строчил-то долго… Чё молчишь, хвастайся! – нагнувшись, он цепко схватил Сергея за плечо и тряс, пытаясь заглянуть ему в глаза. – Да не психуй, пацан! Так их с-сучар черножопых и надо гасить! Ротный приказал выяснить, кто первый духов обнаружил? Так что сверли дырку на робе – самое малое «За отвагу» отхватишь или на худой конец, «За бэ зэ».

Сергей медленно поднял на него глаза, опираясь на автомат с трудом встал, распрямился, резким движением сбросил руку Большакова с плеча, не оглядываясь, продираясь сквозь колючие кусты, пошел туда, где слышалась дробная разноголосица автоматных и пулеметных очередей вперемешку с резкими хлопками подствольных гранатометов и оглушительными разрывами гранат.

… Медаль «За боевые заслуги», полученную за ту операцию, Сергей долго носил в нагрудном кармане. А когда после замечания, полученного от командира взвода, прикрепил ее на гимнастерку, то вдруг до боли отчетливо ощутил, что является теперь носителем некоего знака, отличающего его, Сергея Романова, от других, не имеющих такого отличия, и не особо страдающих от этого. Потому, что данный знак означал, что на руках его владельца была чужая кровь, чья-то отнятая жизнь, и это угнетало Сергея.

Он долго не мог стереть из памяти тот роковой день. Постоянно ловил себя на мысли, что, стреляя в афганца, стрелял словно бы в самого себя. Было жутко и больно осознавать, что он, Сергей, живет, а тот мальчик уже нет. Умом понимал, не сделай он этого, пуштун безусловно убил бы его. Но не рациональный разум, призванный оправдывать и щадить человеку самого себя, а нечто иное, неуправляемое, запрятанное где-то глубоко внутри его сути, уже не позволяло существовать спокойно и безмятежно, как раньше. Даже месть за казненного друга не умаляла ответственности за убийство.

Но вместе с этими терзаниями, в душе Сергея зарождался и рос некий внутренний протест, не дававший ему покоя. Оказавшись на войне, он, еще не вкусивший всех ее драматичных подробностей, уже понимал, что так, как умер его друг Сашка Поспелов – солдат не должен умирать. А уж если случилось такая неизбежность, то это должна быть «нормальная» солдатская смерть: от пули, от штыка, от осколка гранаты или мины… Но уж никак не от «красного тюльпана»!

Афганский мальчишка, застреленный русским солдатом Сергеем Романовым – умер обычной смертью воина. Когда его тело передадут родителям, им будет кого оплакивать, обряжая в погребальные одежды… А кого будет оплакивать мать Сашки, вырастившая его в одиночку: сына или кусок обезображенной окровавленной плоти? Понятно, что в таком виде Сашку не покажут, истерзанное палачами тело запаяют в цинк, иначе мать просто сойдет с ума из-за того, что увидит.

…Конец душевным терзаниям Сергея положил все тот же рядовой Большаков – как-то раз им пришлось совместно стоять в боевом охранении. Разговор затеял Юрка-дембель:

– Гляжу на тебя, Романов, и думаю: чё ты всё ходишь враскоряку, будто в штаны навалил? Смурной, как с бодуна', не базаришь ни с кем, постоянно один да один… За того «духа» переживаешь, что ли?

– А если и так, то тебе-то какое дело? – угрюмо проронил Сергей.

– Брось ты на хрен эти самокопания! – презрительно сплюнул Большаков. – Меня по первости тоже корёжило, а потом все прошло. Сейчас на моем счету пять «духов», и я об этом не жалею. Доведется еще пятерых завалить – завалю и глазом не моргну.

– А это ничего, что ты живешь, а их нет? – Сергей неотрывно смотрел в Юркины шалые водянистые глаза. – Ведь не они же пришли к тебе домой, а ты к ним припожаловал, чтобы убивать.

– О'паньки! – изумленно воскликнул Большаков. – Ишь куда тебя занесло, капрал! Если будешь так рассуждать, то пришибут тебя скоро или сам себя грохнешь из-за своих переживаний… – и твердо отбивая слова, закончил. – Ты – солдат! И находишься здесь не по своей прихоти, а по приказу! А поэтому, должен выполнять то, что положено.

– Где что-то положено, там часовой стоит, понял? – криворото усмехнулся Сергей.

– А чё это ты «дедушке» дерзишь, салага? – угрозливо набычился Юрка. – На'прочь берега' потерял или расслабо'н словил?

– А не пойти ли вам, «дедушка», на три известные русские буквы? – Сергей недвусмысленно положил ладонь на рукоятку автомата – нравы были военные, психика на пределе.

– Ишь ты – гроза к ночи… – Юрка внимательно отследил это движение, как-то истолковал его, чуть сбавил напор и уже примирительно продолжил. – Я к тому, что нечего распускать сопли, раз нам выпала такая судьба… Тут много думать не надо, за нас думают важные московские дядьки с большими звездами на погонах. А солдатне эта война – до жопы! Как говорится:

«Ху'басти, чету'расти, 8 8 Так говорили русские солдаты для рифмы. Но традиционное афганское приветствие правильнее звучит так: «Чету'расти, ху'басти? – «Как вы? Все хорошо?». – попал в Афган по дурости!»

– А что, был шанс не попасть? – усомнился Сергей.

– Конечно, был, – уверенно подтвердил Юрка. – Да только ума не хватило им воспользоваться… А в общем-то, я не жалею, что довелось повоевать, теперь хоть знаю, что это такое.