Гельмут Липферт - Дневник гауптмана люфтваффе

Мы сначала направились на восток, затем на север и увидели обломки «Бостона». Русские солдаты суетились вокруг горящей машины, очевидно пытаясь кого-нибудь спасти. Мы открыли огонь по «Бостону» с 1000 метров, чтобы гарантировать, что русским не останется ничего для восстановления.

Когда я выравнивал самолет, то почувствовал мощный удар, который подбросил его в воздухе. Поскольку он все еще реагировал на управление, это не могло быть серьезным повреждением. Мчась низко над землей, я оглянулся назад и увидел, что огромное облако дыма скрыло место падения самолета. «Бостон», должно быть, взорвался в тот самый момент, когда я пролетал над ним, и это взрывная волна подбросила меня в воздухе. На сей раз никакие русские истребители не появились позади нас, поскольку мы летели на скорости более 700 км/ч. Уже над немецкой территорией я снова набрал высоту и посмотрел на ад, сверкавший вдали. Наша миссия закончилась успехом. Естественно, об этой победе впоследствии было много разговоров. Я могу вспомнить очень «хорошие» слова Хейнца Захсенберга о том, что я давно миновал свой пик в качестве летчика-истребителя и вряд ли доживу до преклонных лет. Во второй раз он оказался почти прав. Несколькими днями позже после того, как сбил «Бостон», я встретил настоящего русского аса-истребителя. Лишь благодаря удаче я остался жив.

Как это часто случалось, я увидел над Керченским проливом двоих русских и поднялся вслед за ними, не обратив внимания на свою позицию. Моментально мы оказались втянутыми в восхитительную драку. Передо мной был вражеский истребитель, позади меня — молодой унтер-офицер, который выполнял свой третий вылет в качестве моего ведомого, а позади него — другой русский. После третьего виража я понял, что это становится опасным для моего ведомого. Русский позади него приближался, в то время как я был неспособен добраться до самолета перед собой.

Поэтому, выполняя мой приказ, ведомый вышел из виража и спикировал в направлении немецкой территории. В тот же самый момент русский впереди выровнял самолет и попытался уйти в восточном направлении. Взгляд назад убедил меня, что второй русский еще не может открыть огонь, так что я спикировал вслед за первой машиной. Мы оба снижались к большой плавучей зенитной батарее в Керченском проливе. Ситуация становилась слишком рискованной, и я отвернул. Теперь я летел на запад на высоте 500 метров.

Я все время следил за другим русским. Сначала он летел надо мной, а затем, пропустив меня, развернул свою машину и спикировал на меня. Мне ничего не оставалось, как только выполнить разворот. Я выждал момент, пока он не окажется в пределах досягаемости моего оружия, и бросил «Мессершмит» в настолько энергичный вираж, что за машиной появились два длинных конденсационных следа. Вражеский самолет немедленно выровнялся, развернулся вслед за мной и начал новый заход. Русский приближался, и я должен был снова быстро уклониться, чтобы не получить очередь. На сей раз русский последовал за мной. Он развернулся так же резко, как и я, и теперь был непосредственно сзади. Самолет был так близко, что я мог видеть стволы его пушек. Но он продолжал сближение, и носовая часть машины позади меня становилась все больше и больше.

Не слишком приятно чувствовать позади преследующего врага, особенно если он более маневренный. Русский пилот теперь должен был подойти еще ближе и учесть упреждение, если хотел добиться успеха. Иначе бы пули прошли мимо хвоста моего самолета, не причинив ему никакого ущерба. Практически все русские пилоты, которых я встречал, в такой ситуации начинали стрелять и тратили свои боеприпасы впустую. Как только весь боекомплект был израсходован, они отворачивали и исчезали. Однако этот вражеский пилот реагировал по-другому. Он заставлял меня ждать, лишь позволяя мне чувствовать крайнюю опасность. Я бесился и дергал за ручку управления, поочередно давил на педали руля направления, уклонялся, скользил на крыло и на мгновение оставался в покое. Но я не мог стряхнуть русского — он держался позади меня словно тень. Я не мог уйти от него с набором высоты, потому что его машина имела такую же скороподъемность, что и моя. Крутое пикирование, которое могло стать моим спасением, было невозможно, потому что высота была лишь 300 метров. Так что пришлось бороться за свою жизнь ругаясь и потея. Немецкие позиции начинались приблизительно в километре от места воздушного боя. Для истребителя недалеко, рукой подать. Но этот русский сзади не давал мне даже небольшого шанса приблизиться к ним. Я выполнил крутой вираж, а затем максимально долго летел прямо к немецкой территории. Но я ушел не более чем на 100 метров, потому что снова был вынужден начать разворот, чтобы не быть сбитым. Я сумел с разворота выполнить полупетлю, и поскольку моя машина не имела практически никакой скорости, я развернулся почти что на месте. В результате крутого крена противник несколько отстал, но, выполнив затем кабрирование, он оказался даже ближе, чем прежде. И тем не менее он не стрелял. Он находился вплотную ко мне. Если бы я летел по прямой лишь секунду или прекратил бы маневрировать, то был бы уже покойником. Я так работал ручкой управления и педалями руля направления, что моя машина едва ли не танцевала. Игра продолжалась уже в течение десяти минут без единого выстрела со стороны русского. Он теперь находился всего лишь в 20 метрах сзади. Меня могла спасти лишь удача. Именно в тот момент три Bf-109 прошли наверху, возможно в 1000 метров выше. Я закричал по радио: «Парни, снижайтесь! Я прямо под вами. Уберите этого ублюдка с моего хвоста, товарищ собирается прикончить меня!» Но, несмотря на то что я отчаянно кричал, мои товарищи не отвечали. Русский прилип ко мне сзади, словно пиявка, и тем не менее не стрелял. Я просто не мог больше это выдерживать и поставил все на одну карту. Я еще раз выполнил «иммельман» и направил свой «Мессершмит» к безопасному берегу.

«Почему он не стреляет? — думал я. — Если я упаду в воду, то, по крайней мере, не погибну. Лучше плавать в воде, чем выносить эту длинную пытку». Едва я подумал об этом, как в моем «ящике» послышался резкий шум. По крайней мере, напряженность спала. Появилось так много трассеров, что я не знал способа увернуться от них. Инстинктивно я коротко потянул ручку управления на себя, а затем резко пошел вниз в момент, когда он начал стрелять. Я снова услышал грохот его пушек и еще раз перешел в пикирование. Я был уже над землей и мчался в середину зоны огня немецкой зенитной артиллерии. Что лучше, быть сбитым врагом или собственными зенитками? Это был настоящий ад. Трассеры летели в меня со всех сторон, но я несся прямо через них. Затем неожиданно обстрел прекратился. Я посмотрел назад: русский исчез. Отвернул ли вражеский самолет или он был сбит? В этот момент я знал только то, что зенитчики спасли меня от неминуемой смерти. Я отправился домой и даже сумел посадить свой «Мессершмит». Совершенно мокрый от пота, я выбрался из кабины и в изнеможении стоял на крыле. Двадцать шесть пулевых отверстий в машине были доказательством навыков русского в теории и практике стрельбы. Меня никогда так не превосходили в воздухе. Я не смог заставить себя снова сесть за штурвал в тот день. Этот воздушный бой стал для меня уроком: больше никогда русский не прижмет меня сверху на малой высоте. На следующий день, в значительной степени оправившись от страха, я даже смог вылететь на свою излюбленную разведку погоды. Я появился над Керченским проливом на безопасной высоте 5000 метров и сразу же заметил двоих русских истребителей приблизительно в 1000 метров ниже меня. Оставив своего ведомого выше, я атаковал эти два Яка. Они, должно быть, увидели меня, потому что немедленно попытались развернуться.