Гельмут Липферт - Дневник гауптмана люфтваффе

Я скрючился в кабине, согнув ноги настолько, насколько это позволял узкий фюзеляж. Несмотря на это, верхняя часть моего тела занимала часть кабины, и Ван де Камп был вынужден наклониться вперед так, чтобы я, по крайней мере, мог положить свою голову на его плечо. Старт прошел успешно, и я был счастлив, когда машина поднялась в воздух. Теперь мы должны были надеяться на то, что никакой вражеский самолет не заметит нас и что машина все это выдержит.

Мы летели к месту нашего назначения на максимальной скорости, оставаясь на малой высоте, близко к поверхности воды. Когда Крым скрылся из вида, Ван де Камп начал набирать высоту.

Мое тело затекло так, что я должен был пошевелиться. Это был настоящий акробатический подвиг, и я поздравил себя самого с тем, что уделял так много времени спорту и стал достаточно гибким. Мое лицо теперь находилось прямо у щеки лейтенанта. Он сидел со сжатыми зубами и явно испытывал затруднения. Из-за необычного дополнительного груза машина была полностью разбалансирована и так сильно перетяжелена на нос, что Ван де Камп мог удерживать ее на прямой и горизонтально только при том условии, если постоянно тянул ручку управления на себя и вправо. Через пять минут настало время снова повернуться. Я просто не мог дольше оставаться в одном положении. Наконец, сорок пять минут прошли, и с высоты 4000 метров мы увидели землю. С нами теперь больше ничего не могло случиться. Это было почти что спасение. Мы пересекли побережье недалеко от аэродрома Мамайя. Оттуда выстрелили зеленой ракетой — сигнал, что можно приземляться. Ван де Камп попытался выполнить заход, не обращая внимания на направление ветра. При этом он пропустил указатель направления ветра на крыше пункта управления полетами под законцовкой одного крыла больше, чем требовалось, зашел слишком широко и был вынужден набрать высоту и уйти на второй круг. Я скрючился около него, неспособный помочь. Он сделал еще одну попытку. Во время третьей попытки я понял, что мы заходим слишком высоко, но лейтенант не смог или не захотел выполнить новый заход и направил машину, летевшую еще весьма быстро, вниз к земле. Мы коснулись взлетной полосы далеко за посадочным крестом и понеслись по земле. Тормозить было бесполезно, самолет мчался к штабелю из бочек с топливом, который был сложен на летном поле. Ван де Камп сделал единственно правильную вещь. Он сильно надавил на левую педаль руля направления и тормоз, так что Bf-109 резко повернул влево и стойка шасси подломилась. Мы заскользили по траве, и машина остановилась перед самыми бочками.

Хотя мы были в последней машине, перелетевшей из Крыма в Мамайю, некоторые другие пилоты не отделались так легко, как мы. Доказательством этому служило множество разбитых и перевернувшихся самолетов, находившихся на летном поле. К счастью, поспешный перелет не стоил никому из пилотов жизни. Не было никаких повреждений, кроме царапин и шишек. Я отпраздновал этот перелет и счастливую встречу со своим другом Хейнцем Захсенбергом. Он также перебрался туда, но его путешествие в Мамайю было значительно более трудным.

Первоначально в Румынии не было никаких полетов, потому что Jagdgeschwader 52 находилась в небоеспособном состоянии. Все мы нуждались в отдыхе, и в физическом и в моральном. Отдых — это было все, что нам требовалось. Личный состав нашей группы и штаба эскадры, но без самолетов, отправился в Зарнешти, маленький город в горах северо-западнее Бузэу. Было много вина, которым мы неоднократно отметили наше спасение. Большинство офицеров и командиры эскадрилий жили вместе с остальными пилотами в так называемой офицерской столовой. Я же остановился на частной квартире и скоро подружился со своими хозяевами, которые сильно помогли моему восстановлению. Но даже хорошие дни могут в конечном счете стать утомительными. Мы, пилоты, скоро преодолели или забыли все ужасы Крыма и почувствовали, что пришло время вернуться к своей работе, для которой нас и готовили. Мы хотели летать, хотели получить новые самолеты.

24 мая 1944 г. я сел в «Мессершмит» впервые после крымской трагедии. Сначала мне разрешили сделать только пять тренировочных полетов. Четыре дня спустя в группу пришел приказ, согласно которому одна эскадрилья направлялась для противовоздушной обороны рейха. Мы все слишком хорошо знали, что это фактически был смертный приговор для каждого, кто должен будет отправиться в рейх. Но ни один из нас не думал об отказе. В 6-й эскадрилье было больше всего пилотов, и предполагали, что по этой причине будет выбрана именно она. Командиры 4-й и 5-й эскадрилий, лейтенант Вальдман и обер-лейтенант Батц, пришли, чтобы «поздравить» меня с такой «удачей». Но вслед за ними появился командир группы и сообщил нам, что для противовоздушной обороны рейха отобрана 4-я эскадрилья.

Я должен признаться, что эта новость сняла камень с моей души. Естественно, я бы вылетал против стратегических бомбардировщиков и «Мустангов» и, наверное, смог бы сбить некоторых из них. Но результат был предсказуем. Любой летавший в составе ПВО рейха рано или поздно «сгорал». То же самое могло случиться и в ходе боев с русскими, но здесь были намного более высокие шансы снова вернуться домой целым. Лейтенант Вальдман, который позднее был переведен в JG3 [100], а потом — в JG7, действительно погиб в марте 1945 г. в Голландии в результате столкновения с другим Ме-262 [101]. Число его побед достигло 134. Две оставшихся эскадрильи нашей группы 27 мая были переброшены на аэродром Хуши, около реки Прут. Оттуда мы возобновили боевые вылеты. В Хуши также базировались «Штуки» майора Руделя [102]. Нам, летчикам-истребителям, было поручено обеспечить их сопровождение, когда они летали на Яссы. Начиная с 31 мая 1944 г. я в ходе таких вылетов сбил в общей сложности девять вражеских самолетов. Скоро мы узнали, что русские в этой зоне боевых действий могли летать, так же как и мы. Ведомый и я медленно приближались к линии фронта на высоте 2500 метров, осматриваясь по сторонам, потому что поступили сообщения о множестве Ил-2. Затем мы увидели их, приблизительно в 1000 метрах ниже. Из предосторожности я перед атакой еще раз огляделся вокруг и заметил две вражеские машины с красными носами, приближавшиеся к нам со стороны солнца. Быстро проинструктировав своего ведомого, чтобы он держался ближе, сам выжидал и действовал так, как будто не вижу нападавших. Когда русские вышли на дистанцию огня, мы резко бросили наши машины в крутой вираж. Две «Аэрокобры» пронеслись мимо, поскольку из-за своей большой скорости не могли последовать за нами. Однако они не отказались от продолжения. Эти два истребителя ушли вверх и снова спикировали на нас. Они беспрерывно атаковали, вынуждая нас постоянно снижаться. Вместо двух вражеских самолетов теперь уже было четыре. Мы выдерживали одну атаку за другой и не имели никакой возможности стрелять сами. В ведомого даже несколько раз попали. Тогда я резко передвинул рычаг дросселя вперед, перевернул самолет, до отказа потянул ручку управления на себя и с 1000 метров по спирали ушел почти до уровня земли. Выровнявшись, я над самой землей помчался на юго-запад. Я увидел в позиции на 7 часов [103]самолет и с облегчением понял, что это «сто девятый» моего ведомого. Он твердо держался позади меня и даже следовал за мной в снижении по спирали. Я не собирался позволить русским поймать нас так легко второй раз, и потому мы быстро поднялись на 4500 метров. Но даже на этой высоте несколько «Аэрокобр» набросились на нас сверху и задали такую трепку, что я пришел в себя лишь по пути домой. В ходе третьего вылета мы поднялись на 6000 метров; я никогда прежде не сталкивался с русскими самолетами на такой большой высоте. Но и в этот раз мы даже не смогли достичь линии фронта. Все, что я успел увидеть, — это были «Аэрокобры» выше нас. Они еще раз вынудили нас бежать. Теперь с меня действительно было достаточно, и после крутой полупетли я с ведомым отправился домой на максимальной скорости. До этого дня не было случая, чтобы русские даже не позволили мне занять позицию для атаки.