Игорь Шелест - Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла.

Когда на следующий день утром Сергей Стремнин приехал на работу, стало известно, что доктор Градецкий скончался ночью в больнице.

А ещё через два дня в клубе состоялась гражданская панихида. По краям парадной мраморной лестницы группками стояли сотрудники института, многих Сергей знал в лицо. Из зала сильно тянуло запахом хвои. Мелькнула мысль, что при покойниках ель источает какой-то неистовый, нестерпимо скорбный запах. Сергей подошёл к гробу, ощутив, как у него сжалось сердце, взглянул на восковое лицо и замер… Даже мёртвый, Градецкий словно бы говорил: «Ну-с, посмотрим, что вы ещё, mon chйre, предпримете, посмотрим…»

Когда Стремнин, Кайтанов и Андреев завершили отработку экспериментальной системы автоматических взлётов и посадок и выпустили технический отчёт, доктор Опойков, назначенный к этому времени начальником лаборатории, повёл дело информации так, что в самом институте работа оказалась неотмеченной, зато все новые мысли из неё как бы сами собой расползлись по смежным организациям, которые занимались разработкой рулевых машин, автопилотов, навигационной аппаратуры. И теперь уже можно было через полгода ждать на испытания промышленные блоки универсальной системы автоматического взлёта и посадки, изготовляемые Госавиаприбормашем под общим руководством главного конструктора Рыбнова.

Так, словно бы из самых прогрессивных устремлений, доктор Опойков посодействовал быстрейшему проникновению в промышленность новой технической идеи, но он же, Опойков, многое сделал, чтобы у молодых сотрудников своей лаборатории отбить охоту к проявлению творческой инициативы.

Для этого Опойков тут же перевёл с повышением в филиал Кайтанова, а «виновников» — Стремнина и Андреева — отослал в длительные командировки, зная, что первый из них, обожая летать, с радостью включится в испытания новой машины на серийном заводе, а второй, парень тихий, и вовсе смолчит… А там сработает лекарство от всех болезней — время — и загасит в них авторские амбиции.

«Вот те раз! Зачем бы доктору Опойкову так поступать? Ведь успех Стремнина, Кайтанова и Андреева — и его успех как начальника лаборатории!.. Разогнав их, он лишается слаженного творческого коллектива… Что-то вроде бы нелогично?..»

Увы! Логично и весьма. Если только повнимательнее изучать и учитывать психологические аспекты в организации управления научно-техническим творчеством.

Опойков только делал вид, будто мало интересуется работой молодых людей по реализации идеи Стремнина автоматизировать взлёт. Он очень даже интересовался её ходом. Ах, как бы он хотел порадоваться провалу! И уж тогда бы дал всему огласку!.. Сумел бы проучить молодую научную поросль… А тут явно не то. Изо дня в день узнавал он о несомненном их успехе. И в нём все сильней вскипала неприязнь и к ним самим, и ко всем этим их делам, и даже к покойному Градецкому, о котором в лаборатории уж больно часто вспоминали.

Опойкову и в голову не приходило в ту пору, что если б он в самом начале дал себе труд поглубже проникнуть в новизну и рациональность идеи Стремнина и, расхрабрившись, поддержал молодёжь в их творческом рвении, он этим как бы внёс и свой посильный вклад в это дело и, несомненно, оно стало бы ему столь же близким, как и им, а удача этих парней радовала бы его как личная удача.

Но он поступил иначе. А далее, увидев в успехе «чужого» дела вроде как личностный выпад, наносящий удар по его докторскому престижу, Опойков придумал, как похитрей весь этот «чужой» досадный успех свести на нет, чтобы в институте о нём впредь и не вспоминали.

Перед самим собой доктор оправдывался тем, что Стремнин проявил своеволие, проигнорировав прямое его указание не заниматься автоматизацией взлёта. На самом же деле доктор Опойков с некоторых пор ощущал в себе неприязнь к подобным Стремнину «молодым, смазливым фантазёрам, вечно обуреваемым идеями и не дающим никому вокруг покоя».

Большой сибирский город встретил Сергея Стремнина устойчивым антициклоном, весёлым застольем друзей по школе лётчиков-испытателей и радостным ощущением от сознания, что ему доверили интереснейшие и важные лётные испытания головного серийного самолёта. Поэтому неудивительно, что, оказавшись наконец в уютном номере гостиницы, Сергей все торопил и торопил сон, чтобы поскорей проснуться и обнаружить за окном отличную лётную погоду.

Примчавшись спозаранку на завод, он принялся изучать программу испытаний, потом детально ознакомился с состоянием самолёта, с тарировками контрольно-записывающей аппаратуры, попутно присматривался к товарищам по испытательной бригаде. Он даже надеялся к вечеру сделать контрольный полет, но тут обнаружилось, что директор не может подписать приказ о начале испытаний из-за задержки одного из заключений, давно отправленного на согласование в институт, в лабораторию доктора Опойкова.

«И тут опять он!» — подосадовал Сергей.

Вспомнился разговор с доктором перед отъездом.

— Вы милейший человек, Сергей Афанасьевич… — проговорил шеф, улыбаясь, и запнулся: «Сказать?.. Не сказать?» И решился все же: — … Вот только если бы вы не изобретали…

Сказал и, взглянув в глаза Стремнину, словно бы спохватился. Со смущённой улыбочкой, даже чуть деланно-испуганной, добавил:

— Представляю, как вы теперь раскритикуете меня за эти слова на ближайшем партактиве!

Сергею стало не по себе.

— Виктор Никанорович!.. Вы обезоруживаете меня. А надо бы в назидание другим об этом разговоре и рассказать. Но ведь вы, поди, и отречётесь от только что сказанного.

— Конечно. Отрекусь хотя бы потому, что вы не поняли шутки. — Глаза его стали надменны и жёстки: — Вы, однако, человек опасный, Сергей Афанасьевич, с вами надо быть начеку! — и уже с мастерски сыгранным добродушием рассмеялся. — Да полноте дуться…

Вот тут Сергей и понял вполне, что, спроваживая его сюда, в Сибирь, доктор хотел отвести «изобретателя» от дальнейшей работы по автоматизации взлётов и посадок: мол, знай своё место!.. Если ты лётчик-испытатель — то и летай на здоровье… А уж генераторами идей позволь быть нам.

— Господи! — вздохнул Сергей. — И за что только так не любят изобретателей?! Причём во все времена и на всех континентах!

Никто из молодых специалистов не знал, где, когда и на какую тему Опойков защищал докторскую и защищал ли вообще, или удостоен был звания по совокупности работ, проведённых когда-то под его общим руководством.

Поговаривали в институте, что в последние годы увлечения доктора не выходили за рамки субботних и воскресных «пулек по маленькой» при наличии закусочки и небольшого графинчика. Впрочем, и это его увлечение было скорее привычкой, ибо игрывали в преферанс постоянной компанией, именуя себя «профессионалами», лишь мечтая, что когда-нибудь подсядет к ним «салага-новичок» и они смогут его как следует «процедить», а так расходились по домам, ничего существенного не выиграв и, разумеется, не проиграв.