Игорь Шелест - Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла.

— Я готова вас слушать… А потом будем пить кофе.

— И если вы не против, немного потанцуем?

— Да, конечно, милый Жос!.. Можно мне называть вас так, как называл на нашей недавней встрече ваш друг — Сергей Стремнин?

— Сделайте одолжение, в ваших устах все звучит. Я уж и не помню, когда и почему друзья-лётчики прилепили ко мне это словечко, подхваченное, надо полагать, где-нибудь в Одессе на привозе.

Надя смутилась:

— О, тогда простите…

— Да нет, Наденька, вы не так поняли!.. Я уж привык к этому имени настолько, что, когда меня называют Георгием, частенько не отзываюсь.

Она рассмеялась.

— Вы обещали рассказать о сирени…

— О сирени… Да, так с чего я начал?.. — спохватился он. — Ах, да… Сирень вся из Персии. В Европу, в Вену, впервые её привёз из Константинополя в середине XVI века посол императора Фердинанда I… Примерно тогда же она попала во Францию. Но лет через 40 в Европе уже не было сада, где бы ни росли кусты сирени. И очевидно, с той поры все девушки стали искать среди гроздей её соцветий цветок с пятью лепестками. Вот так и сложилась песенка:

С удивительной ясностью, словно это было вчера, представилось, как Надя, прослушав бесхитростную считалочку, грустно улыбнулась. «Будто предчувствовала, что со мной случится несчастье…» — вздохнул он горько.

…Он смотрел на неё с откровенным восхищением, и она смущённо спросила: не приходилось ли ему слышать древней легенды о сирени, которую привёл ещё Овидий в своих «Метаморфозах». Овидиевых «Метаморфоз» он не читал и попросил поведать ему эту легенду.

— У подножия зеленеющих холмов Аркадии среди лесных нимф жила прекрасная нимфа Сиренкс, — начала чуть смущённо Надя. — Возвращаясь однажды с гор, повстречал её бог Пан и воспылал неодолимой страстью. Сиренкс пустилась бежать, но была остановлена течением вод реки Ладоны. И взмолилась нимфа, припав к своим сёстрам — водам этой реки, чтобы пропустили её. В этот момент и нагнал её Пан, захотел обнять, но… вместо Сиренкс сжал в объятиях куст сирени, в который она превратилась…

«Вот и я, — грустно подумал Жос, — если останусь калекой, попрошу сделать себе из ветки сирени дудку и буду, как Пан, наигрывать жалобные песенки».

А Надя тогда, закончив свой рассказ, перевела взгляд на цветы и вздохнула:

— Сирень прекрасна, но уж очень недолговечна!..

— А я научу вас, как подольше её сохранить! — воскликнул он весело. Она заинтересованно улыбнулась:

— Вы и это знаете?

— И даже знаю, если хотите, как вызвать цветение белой сирени в канун Нового года!

— Да вы кудесник!

— Рецепт, правда, длинный… Скажу самую суть… Примерно за месяц принести с мороза большую ветку сирени, и постепенно, день ото дня отогревать, пока в ней не проснутся весенние соки. Ну а уж чем ближе к цветению, тем теплей и заботливей, прямо-таки с любовью, её надо согревать… И она зацветёт!

Надя рассмеялась:

— Как это просто!.. И как трудно выполнимо… Оттого-то так редко видим на Новый год белую сирень.

Она поглядела на него ласково:

— Спасибо, милый Жос, цветами и рассказами о них вы доставили мне большущую радость… Спасибо!.. Теперь позвольте, я угощу вас кофейком.

А он, глядя ей в глаза, все не выпускал её рук:

— Только я не хочу, чтоб вы уходили!

Она рассмеялась:

— Так пойдёмте на кухню и будем варить кофе вместе.

И пошла вперёд, не отнимая руки.

Зажужжала кофемолка, вкусно пахнуло кофейным ароматом. В руках у Нади появился стеклянный ковшик. Кинув в него несколько кусочков сахара, она наполнила его водой и, осторожно, не замутив воды, ссыпала ложечкой размолотый кофе. Шаг к плите, и чиркнула спичкой, поставила ковшик на слабый огонь. Движения её были легки, округлы, преисполнены той изумительной грации, которой она, быть может, в себе и не замечала. Он наблюдал за ней из угла кухни, сидя на табуретке, и думал: «Боже, боже мой, как она пленительно хороша!.. И даже в этой обстановке „прозы быта“, о которой сейчас так много пишут, спорят!..»

Надя почувствовала его взгляд и, смущённая, повернулась:

— Ну вот… А теперь можно немного и потанцевать… Кофе поспеет минут через двадцать.

И что только не творилось в тот миг в её глазах!.. И радость, и ласка, и нежность, и робость, и, кажется, укор себе!

О всех этих подробностях своего первого визита к Наде Жос теперь думал с величайшим благоговением, забывая минутами о тиранящей боли и призывая в помощь себе всё новые воспоминания.

Иногда вечерами они шли часа на два в Дом кино, забирались за деревянную переборку в ресторане и принимались что-то друг другу рассказывать, не отрываясь взглядом от искрящихся глаз, радуясь своему счастью. Они ни на кого не глядели и почти никого вокруг себя не замечали. Им всегда было вдвоём настолько интересно, что два-три часа пролетали, как пять минут. Официантка, появившись, приветливо ставила что-то на стол и с сочувственной улыбкой отходила, чтоб возникнуть уже со счётом. На них, очевидно, с соседних столиков пялили глаза те, которым в любой обстановке непроходимо скучно. Но они пребывали в своём собственном мире, в окнах напротив все более сгущались сиреневые сумерки, и только волшебство этой красочной бездонности нет-нет и привлекало их внимание.

Потом он провожал Надю домой. Они шли тихими переулками, и он читал, что приходило на память, а она поглядывала на него с теплотой, которая была для него ценней всех благ на свете.

Если мамы не было дома, он заходил к Наде. Но мамино отсутствие случалось редко. И, обыкновенно, попровожав друг друга, они целовались в тени дерева у подъезда, и Надя исчезала, не обернувшись. Он ещё долго потом вглядывался в её светившееся окно.

Потом ему вспомнился разговор с одним скульптором.

Они с Наденькой в тот день были на художественной выставке в Манеже. Внимание привлекла скульптура солдата. Обошли её кругом и опять разглядывали лицо воина. Надя тихонько сказала: «Как это Вихореву удалось положить печать близкого конца на это мужественное лицо?»

Чуть в стороне от скульптуры стоял её автор, и они подошли к нему.

— Солдат ваш должен умереть? — спросил Тамарин.

— По идее… да. Он ранен смертельно.

— Но смерти здесь нет, — возразил Тамарин, сжимая Наде руку. — Солдат в отчаянном порыве, хочет стрелять…

— Смерти и не должно быть! — подхватил скульптор с воодушевлением. — Солдат не знает, что она уже рядом!