Иван Кулаков - Я родом из страны Советов

Наши бараки деревянные были. Выглядели как длинный одноэтажный дом, в длину – метров 50. По середине длинный коридор, по сторонам которого находились двери жилых комнат. Отец наш был старшим кассиром и имел кое-какое преимущество, так что наш барак очень цивильным был, и рабочих там жило мало. Рядом через дорогу был военкомат – там мама несколько месяцев работала уборщицей.

Словом, бараки деревянные, значит их поджечь могут те же диверсанты – только чиркни спичкой, и все сразу вспыхнет. Вот и решили их все снести: подогнали тракторы, сняли все и всех перевезли в другое место.

Как зам. начальника я чувствовал ответственность. Мой начальник Моисеевич уже еле ходил, только трубку курил и усы поглаживал, ко мне обращался: «Вот там посмотри, сынок… Вот туда сходи…». Все сынок да сынок! А однажды был случай – кто-то услышал морзянку… За забором у нас были пятиэтажные красные дома, а за ними сарайки деревянные, потому что все подвалы были перестроены под бомбоубежища. Кто-то из ребятишек услышал там морзянку как по телеграфу. Мне и говорят, мол, там как будто стучит Морзянка. Я об этом Моисеевичу рассказал. И действительно в том дворе тогда нашли шпиона, который и передавал морзянку. Все, конечно, были в шоке: как так у нас и шпион?.. Раньше мы об этом в кино смотрели, или слышали, или читали, а тут прямо под нашим носом такое. Говорят, что шпиона этого тогда поймали, но на самом деле все хранилось в тайне. Это сейчас обо всем газеты пишут, а тогда-то цензура была, мол, этого нельзя говорить, ну и все молчали.

Нас перевезли на Крымскую площадь, на ул. Чудовка. Чудовкой называлась она потому, что там был Чудов монастырь, церковь была. Там же был хамовнический пласт, где военные рубили лозу на конях, Ворошилов, Буденный тоже ездили туда… Там еще старинные строения были, казармы, недалеко от нас было здание генерального штаба, и там в казармах охрана находилась. Поэтому там у нас вроде порядок был. Нас перевезли в квартиру недостроенного дома. Мама моя в это время работала на 214-ом военном заводе – это секретный авиационный завод. Она там в цехе работала на раздаче инструментов – это была очень престижная должность. А меня тогда никуда работать не брали, и мама устроила меня на хорошую должность – ученика шлифовальщика. Я там плохо работал. И тогда я узнал, что есть такие истребительные отряды, которые ловят диверсантов, и там никто не спрашивает, какое у тебя зрение; и собираются они в саду Мандельштама – там у них был так называемый штаб. Я туда пришел (тогда я был уже обстрелянный и бомбы видел) и меня приняли, только, говорят, мол, оружия у нас нет. Я решил, что просто так без оружия буду помогать товарищам. Неделю я там пробыл, два раза мы бегали за диверсантами. Первый раз мы побежали по тревоге: в Парк культуры и отдыха им. Горького около железнодорожного моста якобы высадились парашютисты-диверсанты. Наши, конечно, с оружием… ну а какое там оружие-то было? Тозы у всех – это мелкокалиберные винтовки; а я так и вообще без всего. Бегали-бегали, а я с одним парнем бегал, чтобы если его убьют, я бы его винтовку взял и дальше бежал… Никого не поймали. Второй раз по тревоге к набережной Крымского моста влево по противоположную сторону от Парка культуры и отдыха, там были какие-то постройки ветхие, но и там никого не поймали.

Потом была тренировка по стрельбе: всех нас построили как надо, мишени поставили, только они близко друг к другу стояли, потому что места мало было. Начали стрелять. И я в свою очередь отстрелялся. Все попадали хорошо, а когда мою мишень посмотрели, то там вообще ни одного попадания не оказалось – все промахи. А вот на мишени моего товарища справа одно лишнее попадание нашли! Выходит, я один раз даже по его мишени попал… Тогда мне вежливо так и сказали, мол, ты лучше не занимай это место, пусть другие стреляют – они умеют. А куда мне было деваться?.. Мама-то меня на работу устроила, но я оттуда ушел – не нравилось мне, к тому же я еще и браку там напорол, так что мастер был недоволен. Да и мне не нравилась эта работа.

Ну не мог же я без дела сидеть в 19 лет! Я опять пошел к домоуправлению. А рядом у нас метро было – буквально в ста метрах – станция «Парк культуры им. Горького». И в домоуправлении мне сказали, что вот люди идут по этой улицы, старики, дети, они несут с собой одеяла, подушки. В это время в метро закрывается движение и все идут туда ночевать – между рельсами устраивают лежаки, и таких лежаков – на полкилометра. И когда эти люди приходят туда, расходятся берут одеяла, подушки… А в подушку люди складывают все свои ценные вещи, деньги, золото, если у кого-нибудь есть, и с этой подушкой идут спать – так ценные вещи сохраняли. А пока они идут по улице, зенитки-то стреляют, осколков видимо-невидимо, и падают они с ужасной скоростью, особенно большие. А некоторые поднимешь, так они еще горячие, лучше и не трогать. И естественно когда старики и дети по улице идут, их задевает этими осколками… А еще там хулиганы, бандиты были – подбегут, вырвут подушку, и все. И тогда организовалась специальная служба. Набрали людей таких, вроде меня, еще отставников, которые уже с костылями, с палками, или молодежь, которую не берут в армию… Я стариков по своей улице к метро и провожал, помогал… Некоторые, видимо, столько барахла с собой несли, что и дотащить не могли, а еще бомбы летают вокруг, словом, они уже совсем выдыхались… Помогал им, вещи их нес. А в метро всех уже другие дежурные женщины встречали, распределяли людей: кого на платформе оставят, а тех, кто покрепче, в туннель отошлют. Вот так я и работал…

Дома у нас бабушка жила, старенькая. И вот как началась война, когда начались бомбежки, мама бабушке говорит: «Что ты, старенькая, будешь здесь делать? Поезжай-ка в деревню к своим сестрам. Немец-то туда не дойдет, и ты там поживи». Дома-то у нас почти ничего не было – все только по карточкам выдавалось, а кто не работал – у тех и карточек не было. Рабочим давали по 800 гр хлеба на день, служащим – 600 гр, а тем, кто не работал, и парням, которые в армию не ушли, словом, иждивенцам, давали по 400 гр хлеба по карточкам.

Карточки эти дороже денег были… Это листочки такие разлинованные, с печатями, а вверху квадратик, где написано сколько грамм хлеба по этой карточке выдается. Еще они разноцветные были: у рабочих – красные, у служащих – зеленые, а иждивенческие карточки – желтые… Если потеряешь эту карточку или у тебя ее кто-нибудь украдет, то взамен уже не выдавали ничего – так голодный и ходи.

Эти карточки еще тогда на рынке продавали… Продавец отрывал этот квадратик с карточки и наклеивал его себе в журнал какой-то. Например, он продал мне хлеб, взял у меня деньги, оторвал этот квадратик и наклеил его на полотнище (большие такие у продавцов были), и продавец отчитывался за хлеб этими талончиками. А они уже были без номера, т.е. ничьи. Получается, что если можно было карточку купить – продавец эти талону наклеивала сама и хлеб себе же брала. А на рынке буханка хлеба стоила очень дорого, а карточки там запросто продавались, хотя это и незаконно было – продавцов таких специально ловили. Но все равно карточки продавались и очень дорого стоили. Особенно дорогими считались хлебные карточки, а вот мясные вообще не ценились – по ним все равно мясо не продавали; были еще жировые карточки… Часто продавали крупу, муку, но такие карточки уже менее ценны были, потому что тоже часто не отоваривались. К каждому производству тогда был прикреплен свой магазин, и магазины эти считались большими, хорошими… Например, на нашем заводе Каучук был свой магазин, и карточки там выдавали на производстве, но покупать по ним можно было только в этом же магазине. Естественно, продавец там уже всех в лицо знал – люди в очереди за хлебом с самого утра стояли.