Николай Шпанов - Связная Цзинь Фын

Пока боец отдыхал, начальник разведки строил предположения о том, что может сейчас делаться наверху. Он был ранен в то время, когда атакованные «кротами» с тыла и фронта гоминдановские бригады смертников прекратили сопротивление и сдались, открыв проход у южных ворот Тайюани.

Ни начальник разведки, ни тем более простой боец не имели представления о том, что этот боевой эпизод был вовсе не началом штурма Тайюани, а одной из последних фаз падения этой сильной крепости врага, столько времени державшейся в тылу НОА. Впрочем, не только эти двое не знали истинных размеров победы под Тайюанью. А ведь здесь было взято в плен около восьмидесяти тысяч гоминдановских солдат из числа девятнадцати дивизий, составлявших гарнизон крепости. Остальные, пытавшиеся остановить победоносное наступление народа, были уничтожены…

Но ни начальник разведки, ни простой боец этого ещё не знали. Они ещё только гадали о том, что, может быть, скоро Тайюань падёт и войска НОА, освободившиеся от её блокады, двинутся дальше, на запад, чтобы изгнать врага из Нинся, Ганьсу, Цинхая и Синьцзяна.

Оба они не могли ещё иметь представления о том, что меньше чем через месяц после падения Тайюани падёт и главная база войск и флота иностранных интервентов в Китае — Циндао — и солдаты чужеземной морской пехоты уйдут из Китая, чтобы уже никогда-никогда в него не вернуться. Пройдёт не два года и даже не год, а всего шесть лун, и на весь мир прозвучит клич Мао Цзэ-дуна:

«Да здравствует победа народно-освободительной войны и народной революции! Да здравствует создание Китайской Народной Республики!»

И начальник разведки отряда «красных кротов», бывший мельник из Шаньси, и молодой боец, чьего имени не сохраняла история, — тот, который, как драгоценнейшую ношу, держал на руках маленькую связную Цзинь Фын, — услышат этот призыв, если только не к ним будут относиться скорбные слова председателя Мао — слова, которые миллионы людей будут слушать, склонив головы:

«Вечная память народным героям, павшим в народно-освободительной войне и в народной революции!..»

Но сейчас ни тот, ни другой не знали, что будет через полгода, как не знали того, что случится завтра и даже через час.

Сделав несколько затяжек из трубки, раскуренной спутником, молодой боец поднимался и шёл дальше. Так прошли они больше четырех ли и приблизились к последнему разветвлению: направо галерея уходила к деревне, лежащей на пути в миссию; налево через какую-нибудь сотню шагов были расположены пещеры, представлявшиеся им не менее близкими, чем отчий дом, ибо в них они провели много-много дней среди своих боевых товарищей. Тут старый рябой шаньсиец остановился.

— До выхода, ведущего к миссии, по крайней мере два ли, — сказал он словно про себя. — И кто может знать, свободен ли этот выход и приведут ли нас ноги в миссию… А здесь, в старом штабе, есть наша верная боевая подруга, с руками лёгкими и искусными… Наш учёный доктор Цяо…

— Да. Она, наверно, сидит и ждёт нашего прихода, готовая подать помощь тому, кому суждено вернуться, пролив свою кровь.

Бывший мельник ещё раз осветил фонарём знакомый знак на стене и повернул к своему штабу.

Доктор Цяо, как всегда в дни боев, сидела насторожившись в белом халате и в белой косынке на голове. Эта косынка совсем сливалась с её седыми волосами, хотя Цяо было всего тридцать лет. Но последние два года, проведённые под землёй, были как двадцать лет, и чёрные волосы молодой женщины стали серебряными.

Она издали услышала отдававшиеся под сводами шаги и поспешно засветила два фонаря над столом, покрытым белой клеёнкой.

Потревоженный непривычно ярким светом, радист зашевелился за своей земляной стеной и высунулся из-за приёмника, сдвинув с одного уха чёрную бляху наушника.

Войдя в пещеру, начальник разведки посторонился. Он уступил дорогу бойцу и поднял фонарь над головой. Жёлтый блик упал на бесформенный свёрток одеял, лежавший на дрожащих руках бойца. Руки бойца так затекли, что Цяо торопливо приняла свёрток и сама осторожно опустила его на скамью.

Когда начальник разведки увидел то, что оказалось под одеялами, откинутыми Цяо, он отвернулся, и фонарь закачался в руке этого много видевшего на своём боевом пути человека. Старый шаньсиец и не заметил, как рядом с доктором Цяо очутился худой, измождённый доктор Ли, которого позавчера принесли сюда бойцы отряда.

Доктор Цяо, напуганная широко открытыми глазами Ли, сделала порывистое движение в его сторону.

— Что с вами, уважаемый доктор?

Но Ли молча слабым движением худой, прозрачной руки велел ей вернуться к столу, на который уже переложили раненую.

По мере того как доктор Ли смотрел на Цзинь Фын, брови его сходились, глаза утрачивали свою обычную ласковую ясность и лицо принимало страдальческое выражение. Бледный высокий лоб прорезала глубокая морщина напряжённой мысли. Он, пошатываясь, подошёл к операционному столу и негромко, но очень твёрдым голосом сказал доктору Цяо:

— Это вам одной не по силам.

И добавил несколько слов, которых не понял никто, кроме доктора Цяо.

Она несколько растерянно поглядела на него, но Ли так же тихо и строго сказал:

— Прошу вас: шприц! — И пояснил: — Для меня самого.

Доктор Цяо послушно приготовила шприц, наполнила его какой-то жидкостью, укрепила иглу. Тем временем Ли загнул край своего рукава и подставил доктору руку с тонкой, прозрачной кожей. Доктор Цяо сделала укол. Ли опустился на скамью и, откинувшись к стене, закрыл глаза. Так сидел он, пока доктор Цяо приготовила халат, принесла таз, воду, мыло.

В подземелье царила глубокая тишина.

Было слышно, как перешёптываются трепещущие язычки пламени в фонарях у потолка.

— Уважаемый доктор! — сказала доктор Цяо и осторожно тронула его за плечо.

Ли открыл глаза и несколько удивлённо обвёл ими лица начальника разведки и коренастого бойца, который принёс девочку и все ещё стоял с закатанными рукавами ватника, словно готов был снова принять драгоценную ношу.

И все увидели, что глаза Ли стали прозрачными, ясными и строгими. Лёгким движением, почти без усилия, он поднялся с кана и стал тщательно, привычным движением хирурга мыть руки над тазом, который держал боец.

Доктор Цяо помогла доктору Ли натянуть резиновые перчатки и полила их раствором сулемы. Теперь Ли казался ещё более худым и очень-очень высоким, как будто вырос и стал выше всех, кто был в подземелье.

Он склонялся над девочкой.

Золотой крест на церкви святого Игнатия и сама церковь служили прекрасным ориентиром большому самолёту, летевшему курсом на Тайюань. Сделав круг над миссией, самолёт стал снижаться с очевидным намерением найти посадку на большом поле, простиравшемся между миссией и ближними подступами к городу.