Сергей Доровских - Только бы выжить

– Да как ж тебе барашка дам, зараз в потёмках его резать? – сказал он как можно спокойнее. В бок по-прежнему упиралось что-то твёрдое. Староста со страхом посмотрел, увидел косой срез ствола и дырчатый кожух ППШ.

– Да хоть и теперь!

– Сам подумай, барашка рубить – дело хлопотное и шумное. Ведаешь, сколько на селе охраны? Тебя накроют.

– И то верно, шкура, – подумав, ответил тот. – Так, муку давай теперь, а завтра до вечера снесешь баранчика до берёзы у Марьиного лога, разумел? И без глуповства. Привёдешь на хвосте бобиков – ты первый на мушке будешь!

Партизан пнул старосту и, подхватив его ружьё, приказал:

– Пошли за мукой! Крикнешь – убью! Живо!

После потери походной радиостанции, а вместе с ней – связи с большой землёй, партизанскому отряду имени Кирова пришлось нелегко. Им удалось уничтожить несколько мостов, а также взорвать четыре машины на лесных дорогах и завладеть оружием. Но в последнее время отряд преследовали одни неудачи, многих бойцов потеряли. Осталась всего горсть партизан, среди которых – только два подрывника с опытом. Командир Игнат Савко понимал, что их хотят захватить в кольцо, поэтому нужно прорываться к партизанской пуще, место которой он примерно знал. Но и другая, самая страшная и неминуемая беда холодными лапами схватила их. Имя ей – голод. Несмотря на то, что осень выдалась дождливой, в лесах и болотах попадалось не так много ягод и грибов, будто сама природа обиделась на то, что допустили врага. Лишь самый старый партизан – дед Апанас по прозвищу Колдун, всегда молчаливый и грустный, добывал сапёрной лопаткой какие-то коренья, варил в котелке. Все привыкли к их горьковатому вкусу, но ели. Недавно в котелок пошёл нарезанный тонкими полосками ремень из свиной кожи. Его отдал сам командир.

Теперь он сидел неподалеку от догорающего костра, прижавшись спиной к ольхе. Он ждал с минуты на минуту вестей. Игнат не сразу дал добро Мицкевичу на дерзкую вылазку, но тот убедил, что родом из этих мест, сможет пройти незаметно, найти дом старосты и достать припасов. Савко не раз видел этого парня в деле, и подумал, что иного выхода нет. Хотя и рисковать жизнью хотя бы одного бойца, после всех потерь, даже ради спасения всех, наверное, не стоило. Но решение принято. Он доверял этому парню, и даже если его схватят, тот никого не выдаст. Об этом не хотелось даже и думать. Где же Алесь?

Время шло, а самый молодой боец так и не возвращался, и на сердце повисла угрюмая тень. Колдун присел рядом, положил руку на плечо Игната, протянул ветку с тремя крупными алыми ягодами. Савко взял их в рот, поморщился от кислоты:

– И так тошно, и ты туда же, дед Апанас.

Тот пожал плечами, и, ссутулившись, побрёл от костра. Игнат Савко любил и жалел старика. Четверо сыновей Колдуна погибли на фронте, немцы сожгли его родное село, в огне погибла жена. Дед Апанас потерял всё, и с тех пор не мог говорить. Но, странное дело, думал командир, никогда в глазах старого партизана он не видел тоски и одиночества. Он был всегда спокоен и добродушен, во всём, чем мог, старался быть полезен отряду. Без слов. Онемевший от горя, он был верный боец. Игнат знал, что задолго до войны Апанас служил лесником и был охотником, лучшим стрелком. Война застала его, когда он уже оставил службу и, как и все старики, дожидался последнего часа на полатях. Тогда ещё были живы сыновья, и он знал, что у него есть опора. Но теперь он поднялся, чтобы драться. Именно ему, старику, а не вспыльчивому Алесю, он доверил выстрелить в водителя, когда они проводили диверсию на дороге для пополнения боеприпасов. Юноша поначалу шумел, доказывал, что глаз его зорче, а руки уверенней держат винтовку, но командир, чтобы показать остальным правильность решения, накануне операции не пожалел патрона. На глазах всего отряда Колдун выстрелил со ста шагов и сбил издали шишку с высокой ели. И шофера фашистского он отправил на тот свет так точно, что машина на полной скорости улетела в кювет и перевернулась. Никто не выжил – оставалось только собрать добро и быстро уходить в чащу.

Но где, чёрт возьми, Алесь? Не натворил ли он глупостей, дерзкий мальчишка? Село и окрестности кишели полицаями, и если он не подавит дерзость и обнаружит себя, то ни за что не уйдёт…

Ему показалось, что вдалеке у молодого подлеска треснула ветка. Командир тут же вскочил. Как по команде и остальные взялись за оружие, спокойно и молча, чтобы не выдать себя. Секунда – и зазвучал тонкий голос:

– Витютень летит, витютень сидит… тут, – и так несколько раз. Алесь заранее условился, что, возвращаясь, будет подражать лесному голубю. У командира отлегло на сердце.

– Это Алесь идёт! – подтвердил дозорный, подходя к костру. – И дивись-ка, чего хлопец на себе прёт!

Парень промок, шатался, ссутулившись. Плотный холщовый мешок мог вот-вот сорваться со вздрагивающих плеч:

– Жадность меня погубит! – сказал он, сбросив ношу у костра. Вокруг уже столпились партизаны. – Хотел у этого ирода полмешка взять, а ссыпал больше, как полны закрома хлеба у него увидел. Набираю, мешок тяжёлый, а всё не могу скончить.

– Молодчина! – сказал Игнат. Партизаны уже черпали муку котелками, готовясь замочить и печь лепёшки.

– Да это что, – сказал парень, отдышавшись. – Вечером староста снесёт до Марьиного лога целого баранчика. Его возьмём, и можем уходить смело.

Игнат задумался – стоит ли так рисковать?

– Что ты надумал! – сказал он. – А если он бобиков на хвосте приведёт?

– Не думаю. Он боязлив, як заяц, и старый совсем. Я ж только прошёлся тихонько, у окон послушал, прежде чем до него наведался. Его там ненавидят все.

«Так и знал, что Алесь дерзнёт на что-то, зараза!» – подумал командир.

– Тебе приказ был сразу к старосте идти огородами, а по дворам не шататься!

– Виноват, – только и ответил Алесь, и улыбался, будто не командир, а отец нестрого ругал его. Он понимал, что сделал большое дело. Правда, о том ничего не сказал, что ходил ко двору, где жила девушка Прося. Она всегда ему нравилась, но признаться ей в том не успел, ушёл в партизаны. И вот теперь надумал, что, коли встретит её, обязательно словечко скажет. Но не пришлось, собаки помешали. И всю дорогу, что нёс тяжкую поклажу, только и думал о ней, будто согревался мыслями и находил в том силы.

Мицкевич снял с плеча ППШ, и, присев у костра, сбросил набухшие сапоги, развернул и выжал позеленевшие от болотной жижи портянки. Отдышавшись, достал кисет и закурил. Выдохнув, сказал, стараясь выглядеть взрослым, рассудительным, а точнее, матерым партизаном:

– Товарищ командир, зато какая выгода! Я послушал, местные думают, что в болотах и лесу засел большой отряд партизан, человек сто, не меньше. Это они про нас! Я старосте сказал, что он первый у нас на мушке будет, коли что. Он меня, думаю, разумел. Этот куркуль старый далеко не дурень. Принесёт нам барана тихо, чтоб бобики его не видели.