Николай Офитов - В огне войны сгорая. Сборник

– Мам, дай хлеба?

– Нету, сынок, хлеба-то, – ответила она. – Был бы, разве я утаила бы. Ты поспи ещё. Рано вставать-то, да и темно. Вон какая пурга разыгралась на улице-то, словно лопатой снег кидает. Февраль – он месяц лютый, спрашивает, как обутый. А твои валенки худые, подшивать надо…

– Может, сухарик остался, – канючил я. – Есть очень хочется.

– Какой сухарик? Когда и мышам в доме ничего не найти, кроме картошки. Потерпи чуток, – голос её дрожал, – сейчас сварится. Уже закипает вода в котле. И за мукой схожу к Калачёву Ивану. Вчера получила деньги, может, на пуд хватит.

Деньги мы получали за отца, не пришедшего с войны, которая кончилась совсем недавно нашей Победой. Красная армия Советского Союза разгромила нацистскую Германию и её союзников во главе с Гитлером, которого бабушка звала антихристом. Деньги были небольшие, но без них стало бы совсем худо, пришлось бы лапу сосать, как говорили, собравшись у колодца, бабы-солдатки, мужья которых полегли на полях войны. Не были сладкими и послевоенные годы. Старенькая одежда – в заплатах – передавалась от старшего к младшему, так же и стоптанную и рваную обувь донашивали друг за другом, и никто из нас не сетовал тогда на жизнь. Несмотря на голод, всё равно вспоминаешь ту пору детства с какой-то ностальгией. Мы, ребятишки, радовались каждому дню – солнечному ли, пасмурному ли, бегали в штанишках на верёвочке под дождём, лезли в грязь, потом бежали на речку купаться и ловить рыбу, а зимой веселью нашему не было границ – катались на санках с крутых гор, с них же, обгоняя ветер, лихо летели вниз, карабкались по сугробам и, нагулявшись вволю, возвращались домой к тёплой печке.

Какая это благодать – русская печка! Она согревала, когда, изрядно замёрзнув, скорее сбрасывал с себя заснеженную и задубелую одежонку и забирался на горячие кирпичи. Лёжа на них, чувствовалось растекающееся по костлявому телу тепло, и становилось приятно и сладко. В этот момент казалось, что лежишь не на печи, а на песке у речки возле ивовых кустов под ласковыми лучами солнца. Я смотрел в щелястый потолок и радовался теплу. Видимо, Господь Бог всё предусмотрел, сотворив человека. Без печки нельзя было жить на селе. Она и согревала, и кормила, и поила. Вся горячая пища готовилась в печке на весь день и не остывала.

Мама вставала рано и уже хлопотала у печки. Открывала заслонки, выгребала золу в ведро – хорошее удобрение для огорода, и ставила в печь тяжёлые чугуны, горшки, противни… Топили соломой, тратилось её много, то и дело приходилось бросать это топливо в горящее чрево печи для поддержания огня до тех пор, пока не закипит вода в котлах и не сварится пища.

– Были бы дрова, давно бы протопила, – послышался мамин голос, – солома-то прогорает быстро.

Заглядывая в огненную пасть печи, она двигала ухватом кипящий ведёрный чугун с картошкой для нас и скотины. Пахло варёной свёклой, дымом, который шуршал в трубе и улетал через дымоход на улицу, где рассвет, как котёнок, скатывающийся с крыши, пытался заглянуть в освещённое печным огнём окно.

Я лежал и ждал, когда же сварится картоха. В животе зычно урчало, переворачивалось, закручивалось, причиняя неприятные ощущения, которые проходили, когда я переворачивался на тёплые кирпичи животом вниз, потом снова перевернулся на спину и невольно упёрся взглядом в висевший на ржавом гвозде мешочек. В нём хранился репчатый лук. Развязал, взял луковицу, ногтями снял с неё одёжку и откусил. Во рту сразу обожгло сладковатой горечью. Потекли слёзы. Выплюнув и сунув надкушенную луковицу обратно в мешочек, я спустился на пол и залпом выпил ковш холодной воды.

– Не терпится, встал? – сказала мама, вынимая котёл из печи. – И что тебе не спится? Аль что приснилось?

– Да хлеб снился – целые румяные караваи да булки. Слюни потекли, когда увидел. Рукой беру, а в ней – пусто.

– И где видел?

– В каком-то доме за рекой, – ответил я, не отрывая глаз от котла с картошкой, от которого валил пар. – За мной бежали собаки, и я с испугу забежал в какой-то дом, а там за столом какая-то тётя сидит и ест булки. Когда увидел, чуть язык свой не откусил. Душистый запах бил в ноздри и раззадоривал аппетит. Я, как собачонка, приподнялся на цыпочки, вытягивая шею. «Куда лезешь, нахал, и откуда взялся? Вытаращил свои зенки…»

– Так и не дала? – качая головой, спросила мама.

– Нет, ещё обозвала попрошайкой.

– Жадная какая.

– И злая. Я пытался ей что-то сказать, а язык не поворачивается, словно к нёбу прирос. Хоть бы кусок отрезала, жадина.

– Не переживай. Сейчас картошка остынет.

Но я ткнул пальцем в горячую картофелину и, обжигаясь, затряс рукой.

– А ты – ложкой, – сказала мама и положила в алюминиевую чашку несколько картофелин. – Горячие, не обожгись.

Она мягко погладила меня своей тёплой и жёсткой ладонью по голове, потом пошла к вешалке и сняла фуфайку с крючка.

– Ты куда, мам? – спросил я.

– Схожу к Ивану Калачёву. Видела вчера, он на мельницу ездил.

Снова подошла к шестку и вынула кипящий чугунок с похлёбкой, и, как бы разговаривая сама с собой, добавила:

– Живут же люди… Хлеб у них не переводится и не покупной.

И смолкла, отводя глаза в сторону, вытирая их кончиком ситцевого платка.

Мне стало жалко её, и я, прижимаясь к ней, сказал:

– Не плачь, мама, я выросту, стану выращивать хлеб, и он у нас будет всегда. Правда, мама. Не плачь. Я тебя люблю, ты у нас самая хорошая, и лучше тебя никого нет на свете.

– Ладно, сынок, иди, ешь, картошка-то, наверное, уже остыла. А я пойду дам корму скотине. А то овцы уже вякают, а коза блеет. Тоже проголодались. Все есть хотят, корма не напасёшься. И вышла во двор.

Очистив картоху и прежде чем сесть за стол, я перекрестился перед божницей в красном углу, повторяя:

«Отче наш, который на небесах! Мы дети Твои, и у Тебя наша отчизна…

Хлеб наш насущный дай нам сегодня. Поддержи нашу жизнь сейчас, ибо мы верим, что о завтрашнем дне Ты позаботишься…»

Помолившись, я быстро поел, тут и мама пришла.

– Поел?

– Угу…

– А помолился ли?

– Молился перед едой и после. Ты же говорила и бабушка, что без Бога не до порога. Бог – наше всё!

– Верно, сынок. Без молитвы Божьей нельзя жить. Она, как путеводная звезда, указывает дорогу в Царство Небесное. Этот закон Божий ты помни всегда и не забывай. Отступление от него приведёт к сатане.

– Я помню, мама.

– Ну, и молодец. Так всегда и живи с Богом, и помни, что жизнь дана нам на добрые дела. И бойся худых дел, они до добра не доведут, а в беду окунут. Не хулигань, не ругайся и чужого не бери.

– Я и не хулиганю, и не беру…

– Так и живи, и грехи на себя не вешай. Они, как камни, на шее повиснут. Ты тут оставайся, а я пойду.

– И я с тобой.