Алексей Войтешик - Хватка

– Не две, – тихо заметил дед Фока и завертел головой, будто с этого места мог рассмотреть сарай соседа. – Я по утру видел, всех три!

– На свой сарайчик пялься, – попрекнул его Каленик, – все одно отсюда ничего не видать. Однако ж, я гляжу, у тебя во дворе тоже полно солдат. Кухню вон под яблонями дымоварят…

– Шо там кухня? – Огладил пышные усы старик Гончарук. – Тут, за селом, танкетка стоит! Слева, за моим тыном. Старую колхозную комору знаишь? Так там пилимет обосновался. Здорове-е-енный, туды ево в дышло, видал?

– Видал, как тут не увидишь? – Закивал Чайка. – И танкетку, и… Да только то ни пилимет, дед, а зенитка! Сурьезная штука, хоть и невелика кажется…

– Ух ты, – с уважением проскрипел старик, – так воны, що, по самолетам пуляють?

– Ага.

– А-ну, глянь, – дед привстал, и указал вдаль коричневым от табака пальцем, – во-о-о-н над лесом мотается, ни самолет случаем?

Чайка тоже поднялся:

– Он, – подтвердил сосед, – вот же… Помяни беса, так он и объявится.

– Можеть, наш, раз сюда не летит?

– Да кто его отсюда разберет? – Приглядываясь, пожал плечами Каленик. – Больно маленький, как стрекоза. А во, поворачивает. Давай, дед, еще подымим, посмотрим, чего будет…

Черное пятнышко самолета спустилось ниже и вскоре скрылось за деревьями. Слышался только приближающийся гул его мотора. И вдруг! …Оба соседа от неожиданности пригнулись. Со стороны старой колхозной каморы так оглушительно захлопало, что со всех деревьев вспорхнули птицы. Казалось бы, с эдаким грохотом самолету никак не уцелеть, а он, размалеванный гадючьим узором, выскочил над колхозным правлением и, качая крыльями с крестами, целехонький, спокойно потянул в сторону Умани.

– Эх, зря отпустили, – едко заметил дед, впечатленный стрельбой зенитной пушки, – махнет зараз к своим, нажалуется. Прилетят те, здоровые, что высоко ходют, закидають нас бомбами.

– Это да, – не стал спорить Каленик и тихо добавил, – грех, конечно, такое говорить, но ежели останутся тут военные, наверняка перепадет всему Легедзино. Самолет тот, видать, разведчик был. Правду говоришь. Зараз слетает, сукин сын, и позовет сюда немцев.

Ты, дед, это…, ежели что, тикай в погреб к Бараненкам. Хоть и не глубоко, а все не в хате сидеть. Подпола-то у тебя нет? Ваши калитки напротив, добежать успеете с бабой Евдохой. Знаешь же, как схлестнутся те и эти, нашим мазанкам несдобровать. Глинобитке и гранаты хватит, не то что бомбы.

– Да как же? – Заволновался старик Фока. – Пойти к ним? Проситься? Так вроде еще и не погорельцы, хата ж пока есть. Чего зарань бежать? Соромно как-то…

– Потом поздно будет, дед, а не соромно, – резонно заметил Чайка. – Ни хаты, ни вас не останется. А вон, эй! Петрок! – Замахал рукой Каленик. – Беги сюда, хлопче…

Из соседского огорода поднялся и послушно побрел на зов соседей нескладный паренек, коему лишь пару годков не хватило, чтобы попасть под мобилизацию. Про таких говорят: «телом уж мужик, а силы в жилах – пшик!»

– Чего, дядька Каленик? – Таким же несуразным, как сам, неустоявшимся баритоном спросил он.

– Мать-то дома? – Поинтересовался Чайка.

– Дома, – ответил Петрок, – и баба, и дед дома.

– О, то дело, – поднялся добровольный проситель за деда Фоку и его супругу, – пойду. Поговорить с ними надо. А ты, Петруха, чего огородами лазишь?

– Да там, – замялся хлопец, – у леса солдаты загонов наколотили из тонкого осинника. Ходил смотреть.

– Загонов? – Удивился Каленик. – А на кой?

– Для собак?

– Для наших собак? – Выпучил глаза Чайка. – Что они, сдурели рекруты эти?

– Да не, дядько, – вздохнул оголец, – там их собаки. Худые они, голодные…, и красивые. Даже овчарки есть.

– Овчарки? – С уважением повторил Чайка. – А ты знаешь хоть, какие они, овчарки?

– Знаю, – понуро ответил Петрок. – В кино видел…

– Видел он, слышь, дед? Овчарки, и худые… Хотя, чему тут дивиться? Ты на самих вояк погляди. Во-о-он один под моей вишней топчется, шея не толще ружья. Все утро там торчит, и куда в него столько ягод лезет? С косточкой жрет, будто никогда вишен не видел.

– Овчарок этим не нако-о-ормишь, – задумчиво протянул парнишка, которому, как видно, очень уж жалко было красивых, ученых собак, про которых он столько слышал, – помрут без еды.

– Не помрут, раз до этого часу живы, – успокоил его Чайка и пошел к хате соседей Бараненок…

На следующее утро снова прилетел тот самый, размалеванный немецкий самолет. Не стал, как накануне, кружить вдалеке, а сразу направился к колхозной каморе, с крыши которой его вчера «приветили» зенитчики. Дал газ, пошел вниз и тут как ударит двумя очередями! Гулко застукало в землю пулями, посекло ветки деревьев и, наконец, забарабанило по бревнам самой каморы.

По всему видать, зенитчики видели и вели этого наглого немца издалека, и только терпеливо наблюдали за ним в прицел своего орудия. Дождавшись, когда вражеская пташка «выругается» и пойдет на разворот, советская пушка зло загрохотала ему вслед. Летучий немец вдруг словно споткнулся, сбавил ход и, выпустив черный шлейф, начал снижаться за село. Через миг где-то за колхозными садами так смачно ухнуло, что в домах зазвенели стекла.

Само собой, и атаку этого немца, и его падение видело все село. Дети и взрослые тут же побежали прямиком через сады, посмотреть на сбитый самолет, коих вблизи никто из них пока еще не видел. Не удалось селянам сделать этого и сейчас. Горящие обломки оцепили красноармейцы и никого не подпускали к месту падения, терпеливо объясняя людям, что в огне оказался боезапас, коего у этого летуна было неведомо сколько. Приближаться, де, граждане, опасно, в любой миг что-то может взорваться. А ведь и не врали красноармейцы. Едва только в остатках дымящей машины пару раз хлопнуло так, что даже глухие бабки присели от страха, легедзинцы повернулись, и дружно побрели по домам, доделывать то, от чего оторвали их эти события – кто завтракать, а кто уже и работать.

Петрок так же, как и прочие бегал на то место, где упал и взорвался немец. Вернулся он раньше матери. Сегодня у Бараненок на завтрак были бабины блины на жиру, с кисляком.

Бабушка Мария оставалась дома, пока все домочадцы пошли смотреть на немца. Она всегда сторонилась деревенских свар и сходок. Петрок как-то спросил мать – почему? Та ему ответила, правда прежде предупредив, что бы сын об этом помалкивал: «Бабуля наша по рождению дворянка, и дворянка очень высокого рода. Она дочь знаменитого …не то графа, не то барона Васьковского…»

Так же мать рассказала почему бабу Марию Советы НК не трогали. Все потому, что она еще молодой сбежала от всех этих родственников-графьев и вышла замуж за простолюдина. Дед всю жизнь работал простым грабарем 1 1 Грабарь – человек, заменяющий в то время экскаватор, профессиональный копатель. , и только под старость стал колхозником.