Алексей Войтешик - Хватка

– Черт! – Сорвался с места Вакуленко, и побежал в сторону орудия.

Комбат и разведчики насторожились, вглядываясь в задымленный край рощи. Опять, неведомо откуда взявшись, вдоль нее полз немецкий танк. «Где-то они все же нащупали себе тропку в этом березняке», – недовольно процедил сквозь зубы Филиппов.

Немец, двинулся сначала прямо, но затем, будто опомнившись, повернул башню в сторону орудий и резко двинулся вправо, скрываясь от них за пригорком. Едва не зацепив стволом поросшую сухим быльником насыпь, он стал, прикрываясь ей, и навел пушку в сторону почти добравшейся до места Т-шки.

Ей хватило одного снаряда, который легко прошил лобовую броню и взорвался, ударившись в двигатель. Старая техника, …бензин. Т-шка выплюнула наружу свои потроха и полыхнула, словно факел. Горел Т-16, горело все село, …загорелся и подстреливший Т-шку немец. Это расчет Вакуленко отомстил за товарищей и израсходовал на него последние снаряды. Теперь остаткам батальона оставалось лишь одно – залечь в окопах и дожидаться «гостей».

Те не заставили себя долго ждать. Медленно подползающие к Легедзино танки уже даже не стреляли. Наверное, попросту не видели куда. Въезжали на окраину и, если обнаруживали в смотровые щели окопы, утюжили их гусеницами и днищами, заставляя красноармейцев перебегать с места на место, и расстреливали их из пулеметов.

Часть немецких машин осталась в поле и не входила в село. Наверное, гитлеровцы решили, что и те танки, что уже ползали в границах пылающего поселения, вполне справятся с остатками русских, но еще около трех часов с начала их заключительной атаки то тут, то там хлопали советские винтовки. Изредка в танки летели гранаты или бутылки с зажигательной смесью, а пехота, постоянно натыкаясь на спрятавшихся, по сути уже безоружных красноармейцев, постоянно вступала в рукопашные схватки.

За раскуроченным взрывом картофельным копачом лежал майор Лопатин, и достреливал последнюю обойму своего ТТ. Из густых зарослей смородиновых кустов позади него подполз Долдашев:

– Все, командир, – вытирая лицо от затекающей в глаза крови, выдохнул он, – переставай воевать. От Филиппова к тибе пиришли шеловек двадцать. Камбата убили, танк задавил. На той старане нашх совсем уж нет. Мы тольк и остались. Шьто делаим?

Заместитель начальника штаба опустил пистолет:

– Все, Каирболат, – прохрипел он, – труба дело. Как мы не трепыхались, а пришел наш последний час. Страшно?

– Нет, камандир, – ответил проводник-кинолог, – тольк сабак нашх жалко. Хороший был в этот раз, луший сабак. Все как адын! Золото, а не сабак. Слыш тиха? Сидят, не гавкают. Видят все. …Нас подавят танком, их перстриляют. Жалко

– Не доехал еще сюда ни мой, ни твой танк, – горько улыбнулся Лопатин, – кто нас подавит? Зае…ся они гонять за каждым, а, Долдашев? Так чтоль?

– Так, камандир.

– Ну вот. Ты давай-ка, собери там, за хатой, в окопчике, всех, кто остался, и отправь Соловьянова, пусть открывает вольеры. Слышь? Вы, все уцелевшие проводники, распределите собак меж собой. Кого будем ими травить – сам знаешь. Сейчас и я, …как-то поднимусь и приду к вам. Присмотрюсь только, как бы нам получше ударить …по этим чертовым танкам, …штыками да собаками. Не кисни, Долдашев, ща мы устроим им «барыню с выходом».

– Камандир, – собрался было идти и выполнять приказ Каирболат, но вдруг остановился, – есть же у нас шашк с дымом. Сматры, ветр в поле тянет, вишь? Давай пошлем дым в танки? Много будит дыму, а станет, как туман, немц нас не видеть будет…

– Умно, Долдашев, молодец, – щурясь на далекое, усеянное танками поле, похвалил проводника Лопатин, – так и сделаем, собирай людей.

В приемном пункте для больных и раненых стояла невыносимая жара. В окнах всего огромного здания практически не было стекол, но и это мало спасало от зноя. Хенрик Вильгельм Мюнх, как другие, доставленные в Ровно из разных концов Украины, был просто вне себя от злости, но, в отличие от своего соседа, предпочитал отмалчиваться.

– На кой черт всех нас было сюда тащить? – Возмущался говорливый вояка, обосновавшийся на кровати справа. – Можно же было меня оставить в перевязочном пункте прямо там, под…, как же называется эта дыра? Нет, вы подумайте! Одного они оставляют там, другого, третьего…, а меня, Юргена и Хаффмана поволокли черте куда! И не жалко им было отряжать под это дело машину, людей, …и еще трясти нас полста миль!

– Служивый, если хочешь, давай я замолвлю за тебя словцо? – Не выдержал тот, кто после ампутации правой кисти только пару часов назад пришел в себя. – В подвалах, где хирурги отрезают нам все лишнее, достаточно прохладно, и почти нет мух. Мне там оттяпали руку. У тебя, я гляжу, тоже забинтована конечность. Скажи сестре, что тебе плохо, и тебя отвезут туда. Только прошу, расскажи слово в слово хирургам все то, что ты уже час нам тут излагаешь. Если не руку, то хотя бы язык они тебе отрежут, и нам всем станет легче…

– Черта с два меня туда переведут, – ничуть не обидевшись, не сдавался сосед. – Где тебя ранило в руку, солдат?

– Я оберефрейтор, – вздохнув, уточнил новоявленный калека. – Здесь, под Ровно. Партизаны напали на колонну.

– Счастливчик, – сокрушался «говорун», – слышали? Он герой. Рана на руке зарастет, это не беда, у тебя же осталась другая. Поедешь домой с этой чертовой войны, тебя встретят, как героя! У тебя ведь пулевое?

– Осколочное, – морщась о боли, ответил оберефрейтор, – вырвало три пальца и раздробило кисть…

– Все равно, – продолжал «говорун», – ты герой, все вы герои! Так и знайте. А нас…, – он потряс в воздухе своей забинтованной конечностью, – Юргена укусила змея в болоте возле Винницы, где они что-то грандиозное строят, на Хаффмана напала какая-то дикая собака в селе у колодца, а меня…, меня цапнула русская лошадь, когда я выводил ее из стойла…

По палате пробежал смешок.

– Да, – улыбнулся своим же словам «говорун», – лошадь! Прокусила одежду, до крови и даже вырвала кусок кожи, размером с сапожный каблук. А теперь представьте, меня, Юргена и Хаффмана разделяла сотня километров, но нас зачем-то собрали в одно место, промурыжили там сутки и затем притащили сюда. Берут нашу кровь, изучают в ней что-то, будто я какой-то феномен. Сумасшедший дом, а не госпиталь!

Должен сказать, что я охотно поверил бы в то, что в лазарете нашей части собрали одних докторов-идиотов, на самом деле так и есть. Но как тогда быть с медиками из других частей? Выходит, и там все обстоит так же?

– У них приказ, – не удержался Хенрик, – полежишь немного, пойдешь на первую беседу с «Ангелом» и, думаю, сам обо всем догадаешься…

– Лучше бы тебе помолчать Мюнх, – не дал ему закончить унтерштурмфюрер Феллер, – хватит с нас и одного болтуна.