Михаил Алексеев - Пути-дороги

– Ну что ж, товарищи, начнем? Коммунисты все налицо.

Ванин вздрогнул. Его зеленые, всегда озорные глаза округлились, расширились, лицо побледнело. Голос Шахаева показался Ванину незнакомым, чужим. Семен невольно быстро быстро пробежал глазами по лицам коммунистов -своих боевых побратимов, на какой-то миг увидел близоруко щурившегося и протиравшего очки Акима: "Что думает он сейчас? Наверное, выступит"; Петра Тарасовича, важно щупавшего свои еще более побуревшие усы: "Этот обязательно выступит"; Забарова, сосредоточенно глядевшего на Ванина: "Может припомнить глупые мои проделки за всю мою службу разведчиком"; Шахаева, обнажившего в застенчивой улыбке вспыхнувшие под косым солнечным лучом зубы; комсорга Камушкина, подбадривавшего Семена своим веселым взглядом.

– На повестке дня у нас один вопрос: прием в партию младшего сержанта Ванина Семена Прокофьевича. Нет возражений против такой повестки дня?

Голос председательствующего звучал для Ванина глухо, отдаленно, но удивительно точно попадал в цель - в усиленно бьющееся, всегда такое отчаянное и вдруг вот сейчас, в кругу своих же дружков-приятелей, струхнувшее сердце Семена.

– Слово для информации предоставляется парторгу роты старшему сержанту Шахаеву, - торжественно объявил Пинчук, которого почему-то почти на всех партийных собраниях избирали председателем. Сейчас он не удержался, чтобы но взглянуть своими добрыми глазами на вконец растерявшегося Семена.

Шахаев поднялся с камня, не спеша расстегнул свою знаменитую полевую сумку, и Ванин даже не заметил, как в руках парторга оказался столь знакомый лихому разведчику лист: когда-то чуть не целую ночь просидел над этим листом Семен.

– В нашу партийную организацию поступило заявление от младшего сержанта Ванина с просьбой принять его кандидатом в члены партии.

Парторг прочел заявление, анкету, рекомендации: две - от коммунистов (Шахаева и Забарова) и одну - от комсомольской организации.

– Может, послухаем Ванина, товарищи? Хай расскажет свою автобиографию.

– Мы, собственно, Ванина и так хорошо знаем. Не первый год служим вместе. - Аким снял очки и вновь принялся протирать их. - По-моему, не следует заслушивать.

Однако любивший во всем порядок Пинчук запротестовал:

– В таком диле, товарищ Ерофеенко, торопиться нельзя. Мы не в бою зараз. Трэба все як следует обмозговать, обсудить, а потом уж и решать. Хай Сенька... простите, хай товарищ Ванин расскажет нам свою биографию. Послухаем, товарищи? Добра. Слово предоставляется командиру отделения разведчиков гвардии младшему сержанту Ванину. Прошу, товарищ Ванин! -Пинчук сел на камень.

Семен встал, оглянулся вокруг, с минуту помучил в руках выгоревшую пилотку, потом положил ее рядом с собой на камень.

– Давай, Семен, рассказывай! - ободрил Пинчук, не выдержав до конца взятого им самим официального тона. - Мы слухаем тебя. Давай. Тут усе свои.

– Родился я... значит, - Ванин прокашлялся, но голос его не стал от этого громче, - родился, значит, в городе Саратове, в семье рабочего-судостроителя, в тысяча девятьсот двадцать третьем году. Окончил семилетку, потом пошел работать на шарикоподшипниковый. Началась война -добровольцем уехал на фронт. Стал разведчиком.

Ванин замолчал.

– Все?

– Все.

– Дуже мало, - разочарованно пробормотал Пинчук и нахмурился. - Яки вопросы будут к Ванину? - И, не дожидаясь, когда слово возьмут другие, сам строго спросил: - Почему прямо из семилетки на завод пошел? Отчего не вчився бильш?

– Да по дурости. Учиться надоело - захотелось скорее работать... Старшего брата, Леньку, в армию призвали... А потом - мать. Тяжело ей стало с тремя - у меня ведь два младших братишки... Пошел работать - все помощь маме... - Голос Ванина оборвался: разведчики с удивлением глянули на его как-то вдруг обрезавшееся лицо, на вздрагивающие побелевшие губы. Таким они видели Ванина впервые, словно он взял да и показал им сразу все то, что так долго скрывал за постоянным балагурством: большое, доброе и нежное человеческое сердце.

Петр Тарасович собирался было задать Ванину еще несколько вопросов насчет того, нет ли кого из родственников Семена, лишенных права голоса, уехавших за границу; не подвергался ли он, Ванин, на своем заводе административным и профсоюзным взысканиям, не имел ли отклонения от генеральной линии партии и так далее, то есть все те вопросы, которые требовалось, как думал Пинчук, задавать в подобных случаях для полного порядка. Однако Петр Тарасович сразу же забыл о своем намерении и только спросил, тихо и отечески ласково:

– А що ж, Семен, батька твий не робив, чи що?

– Нет у нас батьки. Вообще-то он есть... только...

– Бросив?

– Бросил... Связался с какой-то и уехал. Куда - не знаем. В Астрахань будто... В общем, бывает...

– Бывает, - подтвердил Пинчук глухо и заторопился: - Яки ще будут вопросы? Нэмае бильш вопросов? Сидай, Семен. Кто желает слово?

– Да что тут говорить? Не знаем, что ли, мы Ванина!.. Вот хоть один факт взять: при каких обстоятельствах он был ранен? Я думаю - и напоминать не надо, все и так помним. - Камушкин даже покраснел от возбуждения. -Давайте голосовать!

Ванин потупился и развел руками:

– Ну, это тут при чем? Стоял ближе всех, вот и... шагнул к товарищу лейтенанту. Другой бы стоял, другой так жe...

– Прав Камушкин, - сказал Пинчук. - Що тут много балакать? Приступим к голосованию. Кто за тэ, щоб принять Ванина кандидатом в члены нашей партии, прошу поднять руки. Голосують только члены партии, - не удержался Тарасович, покосившись на Акима, который все еще был кандидатом.

Семен не видел, как поднялись руки, как просияли лица его товарищей; они вдруг все зашумели, окружили его, сгрудились плотнее, не дождавшись даже, когда председательствующий Пинчук громоподобно объявит: "Принят единогласно!", - ничего не слышал разведчик, кроме гулко и тревожно бьющегося в груди сердца.

– Ну, Семен, поздравляю! - над Ваниным склонилось лицо Акима, и было это лицо такое хорошее, такое славное, что Ванин порывисто обвил руками худую шею товарища и долго не отпускал Акима от себя. Большая, грубая и теплая рука тряхнула Семена за плечо, глухой голос вспугнул на мгновение застывшую тишину:

– Поздравляю, Ванин!

– Спасибо, товарищ лейтенант!.. Спасибо, товарищи!

Шахаев стоял в сторонке и улыбался. Седой, коренастый, узкоглазый, он был бесконечно родным для Ванина. Откуда-то появились и беспартийные разведчики, - должно быть, поднялись на башню, чтобы поздравить его, Ванина. Зачем-то присел рядом громадный и неуклюжий Пилюгин.

– Ты что... Никита?

– Вот... пришел поздравить...

– Спасибо, спасибо, Никита!.. Только - знаешь что?.. Виноват я перед тобой. - Ванин говорил быстро и сбивчиво. - Ругал тебя часто, подсмеивался... Такой уж характер, знаешь, дурацкий. Не могу без этого... самого, без шуток... Но ругань и смех - это еще полбеды, Никита. Всех ругают и над всеми смеются, когда есть за что. А вот не верил я в тебя -это плохо... Шахаеву да лейтенанту говори спасибо: они поумнее меня оказались...