Шамсият Абасова - Превозмогая боль

– Береги себя, родная, – сказал Мухаммад. – И больше всего береги Джамала. Вы самое ценное, что есть у меня в этой жизни.

В туманный день под моросящим дождем Марьям без багажа, с ребенком на руках, наспех завернутым в одеяло, чтобы не простыл, пыталась пробраться на теплоход, следующий из Севастополя в Туапсе. Стоял гул, совсем рядом слышны были звуки стрельбы и разрывающихся снарядов. Мужчины в военной форме тщательно следили за тем, чтобы на судно прошли только пассажиры с билетами. Всеобщая паника и хаос, крики и просьбы о помощи вперемешку с холодным морским воздухом и моросящим дождем делали атмосферу непереносимой. Очередь двигалась медленно. Принимаемые на корабль граждане отказывались бросать багаж, были попытки провести с собой безбилетников. Марьям крепко прижимала к себе затихшего ребенка. Все эти месяцы войны очень сильно изменили Джамала. В исхудавшем и перепуганном ребенке сложно было узнать того озорного жизнерадостного непоседу, каким он был до войны. Марьям очень крепко прижимала к себе ребенка. Ей было страшно и тревожно на душе. Хотелось поскорее оказаться на корабле. А еще эти крики, стоны и плач тех, кого не брали на корабль… Вдруг где-то совсем недалеко раздалась сирена противовоздушной тревоги. Налет вражеской авиации сейчас мог стать трагическим для всех эвакуируемых. На небе появились немецкие самолеты, и через несколько секунд в море поднялся гриб волны от сброшенной немцами бомбы. Потом еще и еще. Самолеты, совсем не боясь советских зениток, причем не зря, подлетали совсем близко и с воздуха обстреливали совсем обезумевших от страха людей. Люди в панике бросились бежать. Там и тут люди падали прямо в воду, окрашивая ее в красный цвет. Марьям повезло больше, она успела отбежать от берега на безопасное расстояние.

Марьям сама не помнила, сколько она так бежала, как вдруг услышала выстрелы и непонятную для нее речь. От этих криков на немецком языке у девушки мороз прошел по коже. До сих пор она не слышала немецкий и даже не знала, какой он на слух, но в этих словах, выкрикиваемых где-то совсем близко и сопровождаемых выстрелами, девушка сразу узнала голос врага. И тут, оглядевшись вокруг, среди руин она увидела полные ужаса глаза таких же простых людей, как она. Вдруг перед ними прошелся человек в немецкой военной форме с автоматом наперевес и жестами указывал пройти по направлению вдоль улице. Все подчинились.

Люди в немецкой форме, громко крича и жестикулируя, угрожая автоматами, что-то требовали. Марьям поняла, что они хотят, чтобы все залезли в вагоны. Поднялся крик. Кто-то бросился бежать, и они были убиты. Марьям лихорадочно пыталась соображать: корабль, на котором они собирались выбраться из города, потоплен, а теперь немцы сажают их в поезд. Значит, Севастополь уже захвачен, порт и железнодорожные пути в распоряжении врага. Марьям очень сильно прижала к себе ребенка. Сейчас ей захотелось слиться с ним воедино, превратиться в одно целое, чтобы никто и никогда не смог их разлучить. Когда Марьям уже была близка к вагону, один из солдат вермахта набросился на нее и вырвал из ее рук ребенка. Она с плачем бросилась на него, но тут же была отброшена ударом приклада автомата в грудь. Кто-то схватил ее и швырнул в вагон. Обезумевшая от ужаса женщина с криком побежала к выходу, но тут опять получила удар в грудь такой силы, что встать уже не смогла.

«Джамал, милый мой ребенок!»

– Нет! Нет! Нет! Не забирайте его у меня! Умоляю, не забирайте! Нет!

Мертвую тишину в ночи оглушил крик женщины. Марьям резко поднялась на деревянной лежанке.

– О, Господи, опять спать не дают, – послышался где-то полусонный недовольный голос.

«Это был сон, опять этот сон», – девушка прижала руки к груди, и по лицу покатилась скудная слеза, оставляя за собой след на грязном лице, не знавшем воды вот уже много дней, возможно, даже недель.

Заключенные концентрационного лагеря Освенцим имели возможность мыться, только если шел дождь. Марьям сама не знала, как долго она здесь находится. Барак, в котором содержали ее вместе с такими же несчастными, как она, вмещал в себя пятьсот человек. Немецкая охрана строго следила за тем, чтобы это число не уменьшалось, но часто оно увеличивалось. Смертность была колоссальной. Каждый день на построении недосчитывались от пятидесяти до ста человек, и это в лучшем случае, были дни, когда даже половина заключенных не выходили по причине того, что умерли или уже просто не находили сил подниматься на ноги и идти куда-то. Такие случаи совершенно не расстраивали людей в военной форме, они весело и даже с каким-то озорством приказывали членам зондеркоманды расчистить барак, а потом спокойно шли считать. Немцы очень любили счет и порядок, и, если числа совпадали, они в веселом состоянии духа спокойно шли завтракать. В случае с бараком Марьям только один раз было так, что количество не совпало. Немцы не досчитались троих заключенных. И тогда начался кошмар. Заподозрив в побеге и даже в каком-то заговоре, тогда расстреляли треть его обитателей. Марьям тогда повезло. Каким-то чудом ее не избрали в число расстреливаемых. А жить Марьям хотелось. Безумно сильно хотелось. Голова все время от голода кружилась, особенно по утрам мучили приступы тошноты, с каждым днем сил становилось все меньше и меньше… За этот год, что она здесь, Марьям считалась старожилкой, никого из тех, кто прибыл с ней, не осталось уже в живых, многие, кто прибыл после, тоже уже умерли. Да и она сама уже больше походила на мертвую, чем на живую: скелет, обтянутый кожей. Но каждый день женщина находила в себе силы вставать и идти на построение, стоять там долгие минуты и даже часы в то время, как ноги уже отказывались держать, а потом еще и идти на работу. А работала Марьям в огромном помещении рядом со складом. Туда приносили одежду, которая нуждалась в починке. Целыми днями там трещали машинки. Марьям еще в детстве бабушка научила шить, именно это и спасло ей жизнь. У нее была здесь работа, а значит, ее не убьют. Баланда из гнилых овощей, которой их кормили, помогала Марьям сохранять в своем теле жизнь. А жить ей было ради чего. Она просто до безумия хотела снова прижать к груди своего сына, снова почувствовать нежное, пахнущее детством тельце своего ребенка. Несмотря на голод и холод, изнуряющий труд, издевательства надзирателей, несмотря на невыносимые, несовместимые с жизнью условия существования в лагере, именно эта мечта давала женщине силы жить, именно она привязала ее душу к телу. Эта идея пропитала ее мозг и все ее существование, стала навязчивой, преследовала женщину днем и ночью.

Марьям огляделась по сторонам. Рядом спала ее милая подруга Анна. Сквозь дощечки стен барака еще не пробивался рассвет, а значит, есть время еще поспать. Вытерев слезу, которой на щеке и так уже не было, Марьям легла на лежанку, обняла Анну и вдохнула сальный и потный запах ее волос, который за время их дружбы стал для Марьям таким нежным и сладким. Он ее успокаивал. Если она ощущает этот запах, значит, она и Анна все еще живы и все еще может быть хорошо.