Артём Чепкасов - День за два. Записки «карандаша» чеченской войны

– Не, не, не, – внезапно зачастил Гафур, бесцеремонно перебивая меня. – Зачем ты мне про вчера читаешь? Про вчера я и сам знаю. Ты давай, с самого начала читай, как там, что было.

– Зачем? – не понял я. – Что там интересного? Там про тебя и нет почти. Так, мысли мои и всё.

– Как зачем? – не сдавался Татарин. – Это же история, а история, это жизнь, а жизнь, это всегда интересно. Любая жизнь. Война вот кончится совсем присовсем, навсегда, так вот, чтобы больше никогда и нигде её не было, и начнут изучать её в школе, в институте, кино про неё снимать, а у тебя оппа, и записи про неё есть.

– Вот тогда и прочтёшь, – парировал я.

– Шайтан, – беззлобно выругался Гафур и улыбнулся. – Откуда я знаю, где я тогда буду. Может, не будет меня уже. Сейчас мне читай, я сейчас хочу.

– Ерунду не городи. Куда ты денешься?

– Шайтан, – повторил друг ругательство. – Умные мысли в тетрадку пишешь, а того, что в любой момент человек умереть может, не понимаешь. Читай. Я сейчас хочу знать, что ты про нашу войну написал. Мне потом неинтересно будет, я у других уже потом почитаю. Или я потом, может, очень – очень занят буду, и когда мне читать…

Я сдался и, открыв тетрадь на первой помятой странице с затёртым нижним уголком, принялся читать, увлечённо разгадывая собственные же неровные прописные буквы.

***

«15.04.2000. Суббота и я начинаю вести свой дневник.

Первый в моей жизни. Никогда ничего не писал по желанию. Все домашние уроки, конспекты и лекции в институте из-под палки. Не люблю это дело, писать. Но сегодня особенно волнительный день. Такой, какого ещё не было, даже когда первый раз переночевал с девчонкой. Она была на два курса старше меня и ей не понравилось, а я от счастья чуть с кровати не скатился. Мужчиной стал. Впрочем, как теперь выясняется, тогда ещё не стал. И, вообще, это всё не то, не так и не об этом надо писать. Но с чего начать? Как, вообще, люди дневники ведут? А что, если вот так?

Ещё только утро, а на улице уже нестерпимо жарко. В этой чёртовой степи неподалёку от Калмыкии и Дагестана негде спрятаться от зловредного солнца. И классно, что на разводе меня с Гафуром и Башкой первый раз за всю службу не назначили на очередную армейскую чепуху, плац мести или бордюры красить. Или же тащиться на вонючие пыльные склады да перетаскивать там чего-нибудь, переставлять под визги прапора, что не туда и не так, и, вообще, мы бараны. Короче, как всегда, квадратное катать, круглое – носить. ПХД – парко-хозяйственный день, который проводится еженедельно, по субботам. Но если оставить весь лоск сказанного, то суббота в армии – это Просто Хреновый Денёк.

Однако тот факт, что в этот день нам впервые не нарезали никчёмную работу, не имеющую, как я считаю, никакого отношения к военной службе, означает одно. Я еду на войну!!! И Татарин с Вовкой тоже. Нам об этом прямо пока не сказали, но слова в таких случаях без надобности, и так всё понятно – убывающие туда, откуда вовсе можно не вернуться, уже за несколько дней до отправки перестают назначаются на различные хозработы, а просто готовятся. Получают оружие, боеприпасы, всё необходимое обмундирование: каски, бронники, подсумки, сухпайки, противогазы, и слушают лекции офицеров, уже испробовавших войну на любой её вкус и цвет.

О том, как проводится зачистка и как вести себя при сопровождении колонны, что глаз да глаз на триста шестьдесят градусов, и что ваххабиты не носят нижнего белья и носков. Ну, и, конечно же, без того знакомое правило, не смотреть в сторону чеченских женщин. Лекций много, по несколько часов кряду, однако если раньше они были утомительны и всё время хотелось спать под шакалье бормотание, то теперь нет. Почему нам раньше всего этого не рассказывали, а заставляли зубрить уставы? Тоска же. И вдруг выясняется, мусульманину нельзя что-либо подавать левой рукой, грязной она у них считается. Вот так новость. Или, как растяжки ставятся, снимаются да обходятся. Тоже ведь интересно.

Башка говорит, мы теперь каждый день стрелять из автоматов будем и даже из гранатомётов. За несколько дней в десять раз больше, чем за год службы. Врёт. На то он и Вовка Мозговой, чтобы небылицы сочинять, в которые сам же и верит.

А, вообще, испытываю смешанные чувства. Нет, мне не страшно, давно готов. Меня даже не испугали жуткие картинки из учебника по военно-полевой хирургии, которые я разглядывал от скуки, пока минувшей непривычно короткой зимой валялся в санчасти с гриппом.

Я очень хотел на войну, а теперь не знаю, стоит ли так рисковать? И чёткого ответа нет. Может, отказаться? Но как? Что скажут однополчане? Они не поверят, что я не сачок и во мне всего на всего говорит голос разума – не езди на войну. Ты уже однажды поехал добровольно в армию, так неужели же до сих пор не понял, кино да книжки и действительность, это совсем разное. Романтики в службе не то, чтобы нет, она есть. Со знаком минус.

И как быть? Что делать? Зачем три рапорта писал? Да понятно, лишь бы слинять из этого опостылевшего места, окружённого высоким забором с колючей проволокой по периметру. Тюрьма. Все, нескончаемо длинные дни похожи на один. Не могу больше здесь. Вовка Мозговой, так и шесть рапортов настрочил, даже сам сбегал в Чечню с последней колонной, но догнали в нескольких километрах от города, нашли в кузове под кучей армейского шмотья, сняли с машины, дали по шее и вернули в полк, где ещё раз дали по шее и не только по ней, да закрыли на губу.

Татарин написал два рапорта. Он мусульманин, ему как бы нехорошо против единоверцев воевать, но всё лучше, чем с утра до ночи торчать в нескончаемых вонючих нарядах по кухне да чистить картофель впятером на полтысячи человек.

Нет, опять не то пишу, не так надо начинать. Я же не знаю, вернусь ли с войны, а пишу какую-то дичь. Кому всё вот это вот нужно? Про кухонные наряды?

А, да, ладно, так и начну. С самого начала.

Родиться меня угораздило в сибирской деревушке. Вовсе не глухой, как кому-то может показаться. Медведи под окнами не гуляют, хотя лес рядом. И даже дороги какие-никакие, а имеются. После меня в семье появилось ещё двое ребятишек. Девочки. Вероника и Аллка. Мне же хотелось брата, чтобы играть с ним в войнушку, солдатики, машинки да лазить везде, где нельзя, потому что убьёмся там. Однако, мои хотелки, сколько себя помню, никого не интересовали, и убивался да так и не убился я все свои детсадовские и школьные годы с другими деревенскими пацанами.

Детство и юность мои пришлись, если не на самые страшные годы родной страны, то отличавшиеся от них немногим, – девяностые. Родители, хоть не спились, подобно большей части земляков, как только советской власти и след простыл, а, всё одно, жили бедно. Пластаясь с утра до ночи на колхозной ферме да в собственных сараях и огороде, они и меня с сёстрами заставляли ходить за хозяйством. Не жалели.