Макс Поляновский - Дважды Татьяна

В полной темноте женщины чутко ловили звуки ночи, голоса на улице, удивительное дело, всегда испуганные, кому бы они ни принадлежали. Даже в грозных окриках фашистской охраны звучал скрытый испуг.

Тихо-тихо бежали по рельсам составы, но неизбежно до женщин доносился дробный перестук колес. И они сверяли время по часам.

Таня была права: график оказался подложным.

Андрей разрешил Тане пойти к Зыковой, но на отдалении за девушкой следовали два о чем-то степенно рассуждавших бородатых крестьянина. Это партизаны решили вести наблюдение за квартирой, где должна была идти беседа.

…Таня вошла в комнату без приглашения, постояла на пороге и спросила, в упор глядя на хозяйку:

— Кого вы хотели обмануть фальшивым графиком?

— Не понимаю, что вам еще от меня нужно. Подумайте, я ведь рискую, мне страшно… Хоть бы постучались.

— Запирайтесь покрепче, хотя это тоже не всегда помогает. Но я хочу знать: неужели вы так поверили фашистам, что наших людей считаете полными глупцами? — жестко сказала Таня. — Учтите, мы знаем о вас все, поэтому не собираемся взывать к вашей совести. Да и вообще, судя по этому поступку, у вас ее осталось немного. Кто составлял вам липовый график?

— Уходите прочь!

— Я спрашиваю, кто составлял подложный график? — прямо переспросила Таня.

— Никто… Я сама. Уходите, я звоню в полицию.

— Звоните, — опустившись в кресло, спокойно произнесла Таня. — Я обожду. Можете покричать в окно, там, внизу, иногда проходят патрули.

Зыкова была ошеломлена. Она сидела, поеживаясь под взглядом Тани, бесцеремонно разглядывавшей ее берлинскую, всю из прозрачных кружев, комбинацию, которая выглядывала из-под распахнувшегося нежно-розового халата.

Зыкова боязливо покосилась на окно — должно быть, сообразила, что девушка вряд ли пришла одна. Выдашь ее, а назавтра сама будешь валяться, пробитая партизанской пулей.

— Я никому ничего не сказала, — умоляюще заговорила Зыкова. — И не скажу, только оставьте меня в покое.

Таня покачала головой.

— Мы зря теряем время. Когда я смогу прийти за точным — вы слышите? абсолютно точным графиком.

Зыкова надолго умолкла. Таня не спускала с нее глаз. Молодая женщина съежилась, постарела, увяла.

— Через два дня, — хрипло произнесла Зыкова.

— Что через два дня?

— Приходите через два дня в это же время. — Зыкова смотрела на Таню с тоской и почти неприкрытой завистью. На эту юную девушку, казалось не ведающую страха. — Вы получите точный график, я перепишу. Но дайте слово, что после этого я смогу жить спокойно.

— Неужели вам кажется, что вы сможете когда-нибудь жить спокойно? насмешливо и зло спросила Таня. — Никаких обещаний я вам не даю, кроме одного: приду через два дня. Но знайте: если со мной что-нибудь случится, если вы солжете, вам этого не простят. Кстати, я и сама стреляю без промаха. До встречи!

Осторожно прикрывая за собой дверь, Таня услышала истерические рыдания. Это забилась в истерике Зыкова. А Таня прислонилась к стене в коридоре, не в силах сбросить с себя сверхчеловеческое напряжение этих нескольких минут. Потом она расскажет товарищам о минувшей беседе спокойно, даже с юмором, но они все равно поймут, ценой какого напряжения сил далась ей эта нравственная победа, как нелегок был самый поединок.

Таня вернулась через два дня, и Зыкова, суетясь, уже не требуя никаких обещаний, буквально задыхаясь от волнения и страха, отдала график. На этот раз он был точным. Вскоре Андрей передавал его в Москву, а копии графика, размноженные за несколько часов, были разосланы партизанским соединениям.

Таня пришла к соседке, крепко обняла ее.

— Дорогая, если бы вы слышали, какие слова говорили о вас наши люди!

Женщина, взволнованная до глубины души, смотрела на Таню и не узнавала ее. Еще совсем недавно эта девчушка лишь нащупывала первые связи, искала поддержки у нее, а теперь эта самая Таня приносит ей благодарность. Удивительная девушка, откуда в ней эта спокойная уверенность, эта неутомимость?

Глубоко растроганная, она все же возразила:

— Что ж меня благодарить? У меня, как видишь, не получилось, чуть не подвела всех.

— О, нет, нет! — Таня вспыхнула. — Ведь это вы нашли ее, Зыкову. Кто бы догадался, что такая вот финтифлюшка… Без вас и у меня бы не получилось.

Все были взволнованы в этот вечер. Таня вспоминала, как при ней давали клятву в лесу партизаны, как торжественно и гордо каждый из них подходил к столу, чтобы поставить свою подпись под этой великой и суровой клятвой, и отсвет красного партизанского знамени падал на мужественные лица. Отсвет партизанского знамени согрел комнату одной из партизанских матерей, как их называли, какие были у «людей из леса» во многих уголках Белоруссии.

Бывший плотник, Костя Сумец сам, казалось, не слишком-то понимал, что и как с ним произошло, отчего он подчинился чужой воле и надел гитлеровскую форму. Затравленный, с тоскливым взглядом, он то и дело искал случая удрать из казармы, погреться в тепле чужой хаты. Он постоянно будто оправдывался, рассказывая о себе.

Ощущение вины, жившее в нем, заставляло верить, что он искренне готов при возможности искупить вину, свалившуюся на него страшным несчастьем.

Зима 1941/42 года, рана, плен…

Через несколько месяцев после того, как Сумец попал в ставший для него ненавистным батальон, его послали работать на железнодорожную станцию — вернее, присматривать за работавшими там железнодорожниками. Как-то, прохаживаясь вдоль пути, он заглянул в кузницу, увидел машинистов, ожидавших отправки в рейсы. Один из них, самый старший, давно распознал в Косте земляка, облаченного во вражеский мундир. На этот раз он глянул исподлобья, с усмешкой, с вызовом и сказал, протянув Косте листок серой бумаги:

— Проверяешь, браток? А вот прочти-ка, больше знать будешь.

В руках у Кости оказалась оперативная сводка Советского Информбюро. После хвастливых гитлеровских реляций, постоянно трубивших про новые победы, Сумец с волнением читал скупые строки о наступлении советских войск. Несколько пар глаз настороженно следили за ним. В кузнице было необычно тихо, когда солдат в фашистской форме попросил шепотом:

— Дайте еще, если можно… Несколько.

Тот же самый машинист протянул пачку листовок.

— Гляди, поосторожнее, — предупредил он сурово.

— Спасибо вам. За доверие спасибо, — горячо отозвался Сумец.

В тот же вечер в казарме он раздал листовки друзьям, а одну из них прилепил мякишем черного хлеба прямо к двери штаба.

Вскоре к нему стремительно подошел командир отделения Сергей Ковалев, вызвал из казармы. Сумец стоял перед командиром, как провинившийся школьник. Губы у него дрожали, но глаза, утратившие привычное виноватое выражение, смотрели упрямо и решительно.