Николай Шамрин - Баба Маша

– На кухню проходи, ужинать будем.

Я удивился ещё сильнее: одним из условием нашего проживания, баба Маша определила полную автономность в приготовлении еды. «Вот, что, ребята, – говаривала она, принимая плату за месяц, – деньги я с вас беру по-божески, так, что, не обессудьте: готовить-кормить не буду, и с ребёночком тоже сидеть не стану. Даже за плату. Ваше дитё, вот сами и справляйтесь. Ну и на мой хлеб-соль чтобы не рассчитывали». Памятуя о её, не всегда тактичных высказываниях, я попробовал возразить:

– Баб Маш, устал я, намотался за день и замёрз, как собака. Пойду спать лягу. Рано вставать завтра.

Хозяйка появилась в дверях кухни:

– Ты мне это брось… Зря что ли ждала и готовила? Заходи. Я борща наварила, с мясом. Ты – мужик, да ещё с мороза, тебе мясо есть надо, а выспаться завсегда успеешь.

Может быть от домашнего тепла, а может, и от необычности её поведения, но я вдруг почувствовал сильный голод. Баба Маша, между тем, не успокаивалась:

– Ишь, ты, устал… Мужик, на то и есть мужик, чтобы работать и мясо есть. Голодный мужик, это вовсе и не мужик, а так… хрен тощалый.

Такого напора не выдержал бы никто, ни один «мужик» не хочет выглядеть в глазах женщины, пусть даже и пожилой, «тощалым хреном». Делать было нечего, я прошёл на кухоньку и присел у стола. Баба Маша хлопотала у плиты:

– Сынок, ты не знаешь, чего это газ, еле-еле из конфорки идёт? Может от мороза? Такой-то зимы и не упомню…

Я согласно кивнул головой:

– У нас ёмкости во дворе на открытой площадке стоят. Вот газ и густеет. А, что?

Видимо хозяйке пришлась по душе моя рассудительность:

– Видать, так и есть. Уже полчаса грею кастрюлю, я её за окошком держала, вот борщ и заледенел. Ничего, сейчас разогреется.

Присев за стол напротив меня, она со счастливой улыбкой на лице поделилась своими успехами:

– Я-то, в Шелуте, быстро всё распродала: и фартуки, и ночные, прости, Господи, сорочки. Влёт расхватали, – она поправила очки с толстенными линзами и гордо добавила, – даже очередь была, совсем как за водкой у нас в «угловом». Пятнадцать рубликов заработала, почитай, полторы пенсии! Чувствуешь запах? Борщ разогрелся… Сейчас разолью по мискам и ужинать будем. Я тоже проголодалась, без тебя есть не стала. Дожидалась.

Баба Маша разливала дымящийся борщ по тарелкам и, видимо истосковавшись по душевным разговорам, продолжала делиться впечатлениями от поездки:

– Они, литовцы, как будто в другой стране живут, всего-то у них в достатке: в гастрономах спиртное стоит свободно, наши ведь, тудой ездят, за водкой, мясо – пожалуйста, сколько хочешь, столько и бери… Я, мясо-то покупать не стала, дороговато выходит, суповой набор взяла для щей, борща, то есть. А там, не кости, а сплошная мякоть на рёбрах. Если бы к нам, в «угловой», такое бы завезли, то народ в очереди бы передрался. А там, нате, будьте любезны…

Она поставила на стол тарелки и чашку со сметаной:

– Сметана, тоже литовская, из Юрбаркаса… ты накладывай, накладывай, не стесняйся. А всё почему? А потому, что для себя живут, лабусы-то, для себя. И всё у них есть.

Баба Маша всплеснула руками:

– Что-то совсем старуха заболталась! Ты ведь с холодрыги, а я тебя разговорами потчую. Сейчас, – она поднялась и, слегка переваливаясь с ноги на ногу, подошла к шкафчику. Достав бутылку «Зубровки», вернулась на место, – тебе же с мороза согреться надо!

Я с сомнением посмотрел на неё:

– Баб Маш, мне вставать рано…

Хозяйка не стала слушать:

– А ты, не спорь, с холодов водка только на пользу. Проснёшься как миленький, и не поймешь, пил или нет.

– Да не могу я один…

Баба Маша по-девичьи хихикнула:

– Дык, я с тобой и пригублю. За ради компании.

Она разлила спиртное по гранёным стаканам: себе – на донышке, мне – до краёв:

– Ты не смотри, я в молодости выпить-то любила. С мужьями по праздникам.

Я с удивлением посмотрел на женщину. Честно говоря, мне и в голову не приходила мысль, что у неё в жизни могли быть «мужья». Правда, Саша как-то сказала мне, что у бабы Маши вроде бы роман с Юрием Ивановичем, но я лишь недоверчиво хмыкнул и тут же забыл. Сейчас мне по-настоящему стали интересны подробности её жизни. Решив поддержать разговор, я задал, может быть, не очень тактичный вопрос:

– А почему у вас пенсия такая маленькая? У моей бабы Ули, что в Сибири жила, восемь рублей была. Но она в колхозе никогда не работала, потому и пенсия такая.

Очевидно, ей понравилась моя заинтересованность. Женщина кивнула головой и, подняв стакан, предложила:

– Давай выпьем, а то тебя по сю пору лихоманка бьёт. Закусим борщиком, а потом и расскажу.

Выпили. Я с наслаждением стал есть наваристый суп, а хозяйка, пригубив глоток, задумчиво и ласково смотрела на меня. Вздохнув, и не дожидаясь пока я расправлюсь с едой, она вновь наполнила мой стакан до краёв и заговорила, как бы про себя:

– Вот ты говоришь, что Ульяна в колхозе не работала, а скольких детей она взрастила?

Я, прервавшись на пару секунд, ответил:

– Четверых… батя мой, третьим у неё был.

Баба Маша покачала головой:

– А ты думаешь, легко четверых родить и на ноги поставить? Эх… бабий труд и оценить-то невозможно. А в деревне, тем более. А, ежели война? Всё не в счёт. Мужики на фронте, а всё хозяйство на женских плечах. Я вот тоже, четверых родила и вырастила: старшего – Толика, от первого мужа, а троих, от Серёги, второго мужа. Сергей не разрешал на работу выходить, мол, детьми занимайся. Он-то хорошо зарабатывал… А как на пенсию возраст вышел, так и оказалось, что стажа у меня только на одиннадцать целковых и набралось.

Я смутился и, невольно оправдываясь, ответил:

– Вы же мне никогда не рассказывали о себе… Я и не знал.

Хозяйка пожала плечами:

– Так я не в укор. Ты на службе, а Саша… ей не интересно, она дитём занимается, своих дел хватает. Ты выпей, чтобы простуду придавить, нельзя тебе сейчас болеть. Ученья у вас.

– А где муж ваш? Второй, я имею ввиду.

– Помер, уже лет десять как. Слава Богу, сыновья к тому времени уже выросли и в люди пошли, иначе я бы не дожила до сей поры.

Мне и в самом деле стала интересна судьба этой женщины. Мы обретаемся в своей жизни, полагая для себя, что она, наша жизнь, является каким-то особенным, отличным от других, событием. Наши беды, радости, разочарования и успехи, кажутся нам самыми главными и необычными успехами и неудачами. Никогда не верил людям, говорившим, что-то вроде: «Живу, как все», потому как знаю точно: «все» живут по-разному, но и лезть в чужую душу, без спроса, тоже нельзя. Ну живёт себе старушка баба Маша, ну, сдала нам комнату по «божеской» цене, строчит на старом «Зингере», ходит в церковь и ещё куда-то… Ну и что? Всё, как у всех? Ан, нет, коснёшься чей-то судьбы, чуть-чуть, практически вскользь, а окажется, что и «те», «другие», живут необыкновенной, неподсудной никакому судье, жизнью. Я сделал глоток и посмотрел на хозяйку. Она, как будто ждала моего вопрошающего взгляда: